Медведев. Книга 4. Перемирие - Гоблин MeXXanik
Я только покачал головой.
— Вы очень предусмотрительный, Владимир Васильевич.
— Годы, — невозмутимо пояснил он. — И многочисленный опыт походов.
Морозов вдруг замолчал на полуслове. Замер, а затем резко поднял руку, призывая меня к тишине. Его лицо, обычно спокойное и невозмутимое, теперь словно заострилось: взгляд стал внимательным и острым.
Я сразу насторожился, вскинул голову, принялся озираться. Тропа вокруг была пуста. Ни звука, кроме лёгкого шелеста ветра в далеких кронах деревьев.
Солнце еще не показалось, но его первые лучи уже золотили края облаков, мягко растекаясь по небу. Всё вокруг будто затаило дыхание в ожидании чего-то.
И вот, прямо перед нами воздух задрожал. Сначала это было похоже на игру света, как бывает, когда смотришь сквозь жар над костром. А потом дрожь сложилась в очертания. Из утреннего тумана, словно из тончайшего стекла, появились женские фигуры. Изящные, почти невесомые.
Я не сразу понял, что именно вижу. Они не шли и не плыли, а скорее, двигались в каком-то чудном танце. Девушки были полупрозрачными, будто сотканные из самой зари. В их волосах мерцали капли росы, и казалось, что каждая из них — это крошечная звезда, случайно оставшаяся на земле. Одежды, если это можно было так назвать, струились по воздуху, больше напоминая шелковые ленты, подхваченные невидимым ветром. На ногах ни обуви, ни следа от пыли.
Они закружились в полной тишине. Я не слышал музыки, но чувствовал её каждой клеткой. Сердце било ритм, совпадающий с их движением.
Я сидел, не в силах ни выдохнуть, ни отвести взгляд. Мозг судорожно пытался найти объяснение: иллюзия, игра света, массовый гипноз, что угодно, но только не то, что происходит на самом деле.
Морозов рядом тоже застыл. Рука, которой он ещё секунду назад отмерял семечки, повисла в воздухе. На его лице застыло выражение человека, который видел многое, но к такому никто не готов.
— Вижу, не только я забыл слова молитвы, — выдохнул он, наконец, чуть осипшим голосом.
Я лишь кивнул. Эти создания казались не из нашего мира, и всё же их присутствие зачаровывало.
Туман клубился вокруг, солнце медленно поднималось, и с каждым лучом их силуэты становились чуть прозрачнее. Будто вместе с уходящей ночью растворялись и девицы.
— Русалки? — прошептал я, не узнавая собственного голоса.
— Точно нет, — ответил Морозов тихо, не отводя взгляда.
Он не успел договорить. Одна из дев повернула голову, и мне показалось, что её глаза на миг встретились с моими. В них не было угрозы. Только нежность и лёгкая печаль, как в утреннем небе.
А потом возникла вспышка света, мягкая, беззвучная. И всё исчезло. Лишь ветер прошелестел в кронах, словно закрыл за ними дверь.
Мы стояли молча около минуты.
— Вы это видели? — наконец спросил я.
— Видел, — хрипло ответил воевода.
Морозов первым пришёл в себя. Он шумно выдохнул, провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть остатки сна, а потом резко выпрямился и позвал дружинников.
— Эй! Ко мне! — его голос прозвучал глухо, но властно.
Из-за кустов один за другим вышли люди. На их лицах читалась усталость, растерянность и старание не показаться глупыми перед командиром.
— Видели? — коротко спросил Морозов, обводя их внимательным взглядом.
Первым отозвался парень с веснушками, тот, что дежурил у берега:
— Так точно, видели, Владимир Васильевич. Девицы… ну, как сказать… красивые, будто не из мира нашего. Закружились… и нету.
— И я видел, — поспешно добавил другой. — Сначала подумал, показалось. А потом смотрю: и в самом деле, будто танцуют. Тихо так, словно ветер сам за них поёт.
Оба выглядели неловко, словно признались в чём-то неприличном. Ещё один дружинник откашлялся, теребя ремень:
— Они какие-то ненастоящие.
А вот те, кто сидел в засаде у кромки леса, переглянулись и хмуро покачали головами.
— Мы ничего не видели, Владимир Васильевич. Ни движения, ни света.
Морозов почесал затылок, явно обдумывая услышанное. Ветер тронул его волосы, и на мгновение он замер, будто прислушиваясь к чему-то далёкому, едва уловимому.
— Ладно, — протянул он наконец.
Он оглядел луг. Я тоже осмотрелся. Трава переливалась золотом от первых солнечных лучей, будто действительно недавно здесь кружился чей-то хоровод. А может, и мерещится после долгой ночи.
— Прочесать луг, — распорядился воевода. — От этой точки до оврага.
— Что мы ищем? — спросил я, чувствуя, как сердце всё ещё стучит чуть быстрее, чем нужно.
Морозов посмотрел на меня и слегка усмехнулся.
— Скажу если найдем, — произнёс он и зашагал осторожно, будто боялся спугнуть то, что и без того почти растаяло в утреннем воздухе.
Дружинники растянулись цепочкой по лугу, аккуратно, с привычной сноровкой прочёсывая траву шаг за шагом. Утро уже вступало в свои права: солнце пробивалось сквозь туман, подсвечивая росу на стеблях, и, казалось, будто всё вокруг искрится мелкими осколками стекла.
Мы с Морозовым шли следом, не вмешиваясь, но наблюдая пристально.
— Ну что, княже, — хмыкнул он, — если это и правда были русалки, то одна из них вас заметила. Теперь держитесь — как поймает, как защекочет…
Я не успел ответить, из-за небольшого пригорка донёсся возглас:
— Владимир Васильевич! Здесь… камень какой-то!
Мы подошли. В траве, словно небрежно брошенный, лежал округлый серый валун, с гладкой отполированной поверхностью. На первый взгляд — обычный, таких на лугах полно. Но стоило солнцу блеснуть под нужным углом, как по камню пробежала мягкая волна света, и перед нами вновь вспыхнули призрачные силуэты. Те самые девы — стройные, прозрачные, в развевающихся лентах — закружились в танце, как и прежде, только в уменьшеной версии.
— Вот тебе и русалки, — пробормотал Морозов, опускаясь на пятки. — Камень-память. Старый, редкий… но штука дорогущая. Работает, как линза. Записывает изображение, а потом показывает, когда луч падает под нужным углом.
Он тронул камень пальцем, и видение тут же исчезло, будто его и не было.
Я невольно выдохнул. Всё объяснилось. Без магии, без чудес. Просто старое устройство. Казалось бы, я должен был радоваться. Но почему-то вместо
