Во имя твое - Дмитрий Панасенко
«Войка. Точно войка. Моя войка.»
Подросток чуть не подпрыгнул от радости. Ну все теперь-то он точно…
— Ты чего, глухой что ли? — Слегка повысила голос великанша.
— А? Громко шмыгнув носом пастух, ошарашено глянул на хмурящуюся божью дочку и подавив желание прикрыть наготу поспешно провел окровавленной ладонью по губам. — Так?
Женщина моргнула.
— Да не себе, дурак. — Расхохоталась она и в несколько широких шагов сократив расстояние между собой и подростком, быстро макнув руку в продолжающую стекать из ран на шее овцы кровь, подошла к дубу и принялась размазывать ее по краю ощерившемуся деревянными зубами дупла. — Вот так надо. А руны охранные у тебя где?
— К-какие руны? Заикаясь протянул никак не могущий оторвать взгляда от мускулистой талии и того что ниже — обтянутого мокрой тканью, Полбашки. Взгляд подростка скользил то выше то ниже, на мгновение сосредотачивался на манящих выпуклостях но вновь и вновь возвращался к тонкому, еле заметному шраму на животе женщины.
— Понятно… Тяжело вздохнула незнакомка и вновь повернувшись к Дорди присела перед ним на корточки. — Не шевелись. Вновь макнув пальцы в кровь, великанша подалась к опешившему от неожиданности подростку и принялась быстро выводить на его груди и лице непонятные, напоминающие чем-то раздавленных пауков знаки. — Вот так лучше. И вот это еще. Кивнула она с довольным видом и снова покосилась на ухмыляющегося чура[1]. Дурак ты конечно, что у духа лесного просить решил. Особенно у Беруха. Надо у Создателя надо просить. И у Великой матери. Они милостивые боги. Добрые. А йотуны, они… разные бывают, может дать, а может и оставшееся забрать, так что с рунами всяко надежней. — Чего просил-то, здоровья что-ли? В очередной раз окинув подростка беззастенчивым, оценивающим взглядом громадная женщина хмыкнула и перевела взгляд на овцу. — И где жрец? Или ты один?.. Осекшись на середине слова великанша медленно опустила взгляд и с недоумением уставилась на тискающую ей грудь ладонь пастуха.
— А я это… Я… тебя… Просил. — Не переставая удивляться собственной смелости произнес глупо ухмыляющийся Дорди. Слова лились из его горла будто сами собой. Это казалось невозможным но рот подростка растянулся еще шире.
— Ты моя жена теперь будешь. Мы это… Сейчас значит, домой ко мне пойдем… Там и поженихаемся сразу… Ну чтоб как положено было… Чтоб кровать и печка горячая. Только пирога праздничного у меня нет, но это ничего. И тюфяк тоже с соломой старой… А потом ты Рюге Рыжего побьешь. Только, это, не до смерти а чтоб… Хочу, чтоб он мне пятки целовал и прощения при всех просил, за то, что вчера в навоз свинячий лицом ткнул, значит. И Малиха тоже побьешь — за то что он сладким пряником не поделился. А потом к вдовице Кирихе пойдем. Те ее тоже побьешь. За то что она… Ну, неважно. Я мужчина, мне женщин бить нельзя, а вот ты можешь… А потом к дядьке Денуцу пойдем, деньгу у него забрать… Всю деньгу… У него, говорят целый сундук монетами набитый есть… и Ханни заберем… Ты не бойся, Ханни мне так… Она конечно красивей тебя, она вообще на селе первая красавица считается, потому как Кирихе старая уже, но ты теперь моя жена, а я вежество знаю… Мне ее жалко просто, да и по хозяйству вторая баба всегда сгодится. А еще…
Развить мысль подросток не успел. В грудь будто лягнула лошадь, небо и земля кувыркнулись, поменялись местами, в голую спину больно впились сухая трава и мелкие камешки, затылок обожгло болью. Дорди открыл было рот, чтобы вскрикнуть, но испачканная подсыхающей овечьей кровью ладонь, шагнувшей вслед за ним великанши молнией метнувшись вперед сомкнулась на его шее тисками и потянула его верх. Дышать сразу стало нечем. Почувствовав как ноги отрываются от земли пастух забился, и попытался разомкнуть стискивающие его горло пальцы, но с тем же успехом можно было пытаться голыми руками гнуть закаленные стальные гвозди. Извернувшись Дорди лягнул громадину в живот но великанша даже не покачнулась.
— Ах ты паскудник жаборотый, прошипела она, и тряхнула, Дорди словно нашкодившего кутенка. — Ты чего лапаешься?! Руки лишние? Хочешь чтобы оборвала? Или тебе жить надоело?! Брызги слюны из перекошенного от гнева лица женщины щедро оросили лицо подростка. Чувствуя, как у него начинает темнеть в глазах, Полбашки бросив бесполезные попытки разорвать хватку незнакомки в отчаянии вцепился ей ногтями в крепкое бугрящееся железными мышцами запястье.
— Бх-х-х… — Прохрипел он, и извернувшись снова лягнул женщину в бедро. — Пх-б-х-а…
— Чего? — Брови похоже не обратившей никакого внимания на его попытку освободится божьей дочки сошлись к переносице. Стремительно выдавливающая из подростка воздух и жизнь рука чуть ослабила хватку.
— Ты ч-ще-его дереш-шься… Ес-сли не х-х-оче-щь чтоб Хан-ни с нами… и пф… и н-хе н-хадо… — С трудом выдавил из себя вцепившийся в руку женщины Полбашки и засучив ногами снова попытался вырваться из захвата. — Тхо-лл-ко с тоб-ф-ф-ой бу-ф-фу шх-хе-ни-х-х-а-ть-фя.
— Чего!? — В ледяно-голубых, словно окна пробитые в сердце зимней стужи глазах великанши мелькнуло недоумение. — Ты чего болтаешь, убогий? Пальцы женщины еще немного расслабились и Дорди наконец получил возможность вдохнуть полной грудью.
— Я з… — к-ха… — наю. Две бабы в доме к беде. Мне еще тятенька говорил… Просто я… Кха… — Вновь сделав натужный вдох, пастух совершил не увенчавшуюся впрочем успехом попытку использовать руку великанши как опору и немного подтянуться вверх. — Подумал, что раз ты божья дочка, то чего тебе с хозяйством-то возиться… А Ханни девка справная, и к хозяйству привычная, коров доить, кур кормить, ты не думай… Я только тебя любить буду.
— Божья дочка? — На лице северянки отразилось недоумение.
— Ну… К-ха… Ты же… Только сейчас начинающий понимать что, что-то пошло совсем не так Полбашки недовольно насупился. — Ну… Это ведь я тебя у Старого бога на овцу выменял… Так?.. Так… Значит ты, мне жена теперь. Я тебя любить буду… Честно-честно. А что ты некрасивая… так это ничего. Я все равно тебя буду любить. И
