Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
— Боярышня, — Руди решил сразу перейти к дела. — Ведомо ли тебе, что Фёдору ты по душе пришлась.
— Ведомо.
— А коли так — люб ли он тебе?
— Мой долг мужа любить, а он мне не муж.
Руди кивнул.
Вот оно — правильное воспитание! А то здесь, в этой Россе...
Люблю — не люблю, желаю — не желаю... глупцы! Выгода и только выгода определяет все! А любить своего мужа всегда выгоднее! Потом, конечно, можно и кого-то еще полюбить, но кто может быть лучше царевича?
У них и сказки-то глупые, о любви! А вот в Лемберге о золоте, о сокровищах, о победах... неважно это сейчас.
— Может, и станет еще. Будешь ты, боярышня, царевной. В палатах жить, в золоте ходить, с золота есть-пить...
Устя качнула головой.
— Не в золоте счастье, мейр Истерман.
— Кто-то и в нем себе счастье находит. А то и во власти. Ведь царские палаты — это власть великая. Над всей Россой! Над людьми, жизнями их и душами.
— Любая власть — то вериги. А золото... это змей. Когда не одолеешь ты его, так он тебя отравит и сожрет. Ты со мной о власти пришел поговорить, мейр?
— Власть у вас, баб, от рождения есть. Что умная баба ночью скажет, то муж днем сделает.
— И такое бывает. Долг жены — мужу хорошие советы давать.
— А еще долг умной жены — мужу во всем помогать и поддерживать.
Устя даже и отвечать не стала. Кивнула.
— Равно, как и долг хорошего друга. Когда б я женился, хотел бы, чтобы супруга моя привечала моих друзей. А может, и к умным советам прислушивалась.
— Вы — не женитесь, — Устя смотрела холодно и зло. — Вы не собираетесь жениться, мейр Истерман.
Ни жениться, ни детей заводить. Так до старости бобылем и доживет.
Интересно, почему?
Раньше Устинья считала, что не нашлась женщина, способная лечь в постель с ядовитой гадиной.
А сейчас?
Может быть, она нашлась?
В монастыре Устя много про что слышала... в том числе и про Истермана. Может, тот слух и правда, только сказать ему такое в глаза — это себе смертный приговор подписать.
Молчать надобно. До какого-то предела. А вот до какого...
— Если я поняла правильно, мейр Истерман, то... я буду говорить Фёдору, а ты — мне?
Рудольфус поморщился. Вот прямота незамутненная!
Разве так надо? Разве так в Лемберге поступают? Впрямую все говорят?
Кошмар какой! Приличный человек так цель словами застит, что ее и видно не будет. Таких кружев языком понаплетет...
Россы!
Все впрямую, простые, как клинок, но и сила в них, как в клинках. Потому надобно с ними осторожнее, в обход, в дипломатию...
— Я бы не стал так прямо...
— Но куковать ночной кукушке не дашь. Или с твоего голоса — или в суп?
— Я, боярышня, старше, опытнее, и знаю, как лучше будет.
— Для кого лучше? Для меня? Фёдора? Тебя? Россы? Лемберга?
Руди даже глаз не опустил. Но и Устинья тоже.
— Попомни мои слова, мейр. Когда придется мне замуж за царевича выйти, делать я буду то, что лучше для Россы. Не для тебя или меня, а для моей родины. Не для твоей.
Сказано было увесисто.
Руди даже отшатнулся, трость перед собой вскинул.
— Откуда ты...
— Вот уж невелика загадка, — фыркнула Устинья. Отвернулась, да и пошла себе восвояси.
И на взгляд, который сверлил ее спину, внимания не обратила. Руди бы с удовольствием ударил сейчас между лопаток, обтянутых синей тканью сарафана, туда, где сбегала по ложбинке длинная рыжая коса. Ударил, и посмотрел, как хрипит и корчится высокомерная дрянь.
Умная дрянь.
Видно, что она ничего не знает. Но легко догадается, разберется, поймет. А и правда, чего тут неясного?
Можно клясться в верности чужой стране. Но будет ли клятва честной?
Всякое бывает.
Но... недаром государь Сокол приказал иноземцев и иноверцев на государственные должности не брать. И к воспитанию детей не подпускать.
Это уж потом подзабылось, вот и нашел Руди лазейку. Он ведь не воспитатель, не чиновник, он — друг. А яд легче всего прятать под слоем меда.
Неудивительно и что боярышня ему ответила неласково. То, что он ей предложил... Руди уже понял, что Устинья Алексеевна не дура. И петь с чужого голоса не будет. Разве что выгоду свою почувствует?
Все ведь просто!
У Россы — земля. У Россы — богатства природные. Тут тебе и золото, и алмазы, и пушнина, и лес, и поля обширные, незасеянные. А Лемберг маленький, люди на головах друг у друга сидят. Зато умные и образованные. Науки превзошли, дипломатию освоили...
Вот когда б умные стали глупыми править, все бы в мире и пошло ладно да гладко.
Но как объяснить это глупой девке?
Или не такой уж глупой?
Сейчас Руди ей почти ничего не предложил. Угрожать? Так угрозы ничего не стоят, когда ты их в исполнение не приведешь.
Деньги? Власть?
В людях Руди хорошо разбирался, и понимал — боярышне это не надобно. Ни огонька у нее в глазах не шелохнулось, когда он заговорил, ни искорки не зажглось.
Тогда... пусть испугается?
Или и того лучше... Руди развернулся, и помахивая тростью, отправился восвояси.
Появилась у него идея. Хорошая, но ее обдумать надобно.
Раньше он боярышню так близко не видел, не разговаривал. Сейчас побеседовал — и задумался. А что можно предложить вот такой? Или может, проще поступить? Обмануть, закружить? Где ее опыт — и его? Не сравнить даже.
Но ведь узнает. И не простит. И все рассыплется... когда баба в ярости, все она разнесет, палаты каменные с землей сравняет, ему ли про то не знать? Лучше не рисковать понапрасну.
Надобно все серьезно обдумать.
* * *
Вдовая царица Любава точно знала — во дворце никогда нельзя просить напрямую
Никогда!
Или не дадут, что тебе нужно, или из вредности напакостят... всякое может быть. Потому к своей цели — женить сына, она подошла окольными путями. И пришла к пасынку.
Да, вот так вот.
Борис Иоаннович — сын от первого брака ее супруга. Потом муж был еще раз женат, но во втором браке у него только две девки получились, они нонеча замужем уже, Любава о них и не думала. А ее брак с царем был третий по счету. *
*- Царевен (из Рюриковичей) на Руси замуж как раз отлично отдавали. Дочери Ивана Грозного, к примеру, отлично
