Сказание о пустыне (СИ) - Дайре Грей
И не посмел возразить правитель. Ибо муж, чью жену похитили, в своем праве. И никто не должен стоять у него на пути. А Шариф… Что ж, придется искать другого слугу…
…— Кровавый рассвет, господин, — Баязет ехал рядом, не спуская глаз с проводника, выданного шейхом.
Карим и без сопровождения знал, куда направиться, собрать сплетни — не так уж и долго. Свидетель от правителя был нужен лишь для подтверждения законности его действий. Перед выходом из дворца он снова надел абайю, закрывая лицо. И не зря, судя по тому, какими пристальными взглядами их провожали на улицах. Но второй раз в одну и ту же ловушку он попадать не собирался. Свидетели, приехавшие в город, через одного состояли в его охране. Подбирал их Сулейман. И готов был поручиться за каждого головой. Аль-Назир лишь надеялся, что проверять их преданность не придется…
Он с трудом сдерживался, чтобы не послать коня в галоп. Гнев, свернувшийся змеей внутри, требовал выхода. В голове скованной птицей билась мысль: «Опоздал!». Страх заставлял сердце сбиваться с ритма. Слишком много времени ушло на переписку с правителем Аль-Алина, и ушло бы еще больше, если бы он не пошел на хитрость. Благодаря его письму, Баязета приняли во дворце в неурочный час, шейх не успел собраться с мыслями, и все получилось. Но могло быть иначе…
…В дом аль-Хатума их пустили без возражений. Слуга попытался возмутиться лишь, когда Карим отодвинул его в сторону и сам направился искать хозяина. Распахивал двери, заглядывал в комнаты, пока его люди сгоняли во двор всех жителей дома. Он знал, что Адара здесь. И от того, в каком состоянии окажется жена, зависит судьба всех…
Очередная дверь распахнулась бесшумно. В комнате царил полумрак. Но аттабей сразу понял, что оказался там, где нужно. В нос ударил запах знакомых благовоний. Раздался шорох, и с пола поднялся обнаженный мужчина, успевший прикрыться покрывалом.
— Как ты посмел меня тревожить? — прогремел голос Шарифа.
Но аль-Назир его не слышал, успев заметить попавшую в поток света от окна тонкую руку. Такое знакомое запястье, на котором раньше звенели браслеты. Сердце замерло и на мгновение перестало биться.
Он перевел взгляд на бывшего друга и молча снял с головы абайю.
— Ты жив? — хозяин дома удивился, а потом засмеялся. И смех его становился все громче и безумнее, пока не оборвался глухим кашлем. — Она говорила, что ты придешь, но я не верил… А ты здесь. Великие Небеса, ты, по истине, любимчик судьбы, Карим. Ни нож, ни яд тебя не берут…
…— Господин, что делать с почтенным аль-Хатумом? — тихо спросил Баязет, оказавшись за спиной.
Его вопрос заставил вздрогнуть. Пустынный Лев удивленно взглянул на обнаженную саблю, что сжимал в руке. На бывшего друга, лежащего на полу и зажимающего рану на животе.
— Пусть его выведут во двор. А сюда пришли лекаря. Самого лучшего в этом городе. И служанок.
— Стоит ли оказать ему помощь?
— Сделай так, чтобы он выжил, пока я сам не приду к нему. И проследи, чтобы доверенный шейха все видел…
Шарифа выволокли под бессвязный лепет и стоны, Баязет ушел бесшумно. Аттабей отбросил оружие, с которого капала кровь, и опустился на колени рядом с телом жены, прикрытым тонким покрывалом. Сжал ладонь, пальцы на которой едва заметно дрогнули, и только это спасло аль-Хатума от немедленной смерти. Прижал запястье к губам. Коснулся плеча, на котором отпечатались чужие пальцы. Развернул к свету лицо, боясь лишним прикосновением причинить боль. Она и так едва дышала. И совершенно не реагировала. Оставалось лишь гадать, как давно сознание покинуло ее, позволив забыться.
Карим хотел поднять жену на руки и перенести в другое место, но ладонь прилипла к коже на спине. А с покусанных губ сорвался едва слышный стон. Пустынный Лев прижал Адару к груди. Ковер на полу покрывали пятна крови. И он зарычал. От злости и боли. От бессилия и ненависти. От невозможности все вернуть…
— Мой лев… Ты приехал…
Едва слышный шепот заставил его заглянуть в лицо жены снова. Ее глаза едва открывались. Левая щека распухла, а на правой остался засохший порез.
— Мой Цветок Пустыни…
Он хотел бы сказать так много, но мог лишь обнимать ее в ожидании лекаря. И молиться, чтобы тот пришел вовремя и оказался хотя бы вполовину также хорош, как Великий Звездочет…
…Говорят, когда Буря утихла, а Небеса помирились с Пустыней, вокруг остался лишь песок. Устоял Белокаменный город, спас его Хранитель, но ценой тому стал Цветок, что подарила ему Пустыня. Говорят, в гневе Пустынный Лев был страшен, и песок обагрился кровью его врагов. А рассвет в те дня был кровавым. Как и закат. Но гнев прошел, Лев вернулся домой. И было ему одиноко и пусто. Не с кем было вести разговоры. Некого беречь, кроме равнодушного Сердца Пустыни. И тогда заплакал Пустынный Лев, и из его слезы Цветок родился снова…
Последняя сказка. Сердце Пустыни
…Говорят, когда-то в пустыне стояли Девять Великих Городов. И правили в них шейхи, потомки Благословенного Неба. А по пустыне ходили кочевники — дети песков. То время называют Золотым. Благостно жилось людям, родившимся тогда, не знали они бед и несчастий. Но всему, рано или поздно, приходит конец. Пришел он и для Золотого времени…
…Тихо в старом саду, прохладно. Лишь журчит небольшой фонтан, да шуршит ветерок в ветвях деревьев. Спокойно. Приятно даже в полуденный час, когда жар заливает улицы Аль-Хруса. И звук стремительных шагов разрушает умиротворение дня…
— Мне донесли, что ты снова гуляла ночью одна.
Рашид останавливается рядом со скамейкой, нависает надо мной, заслоняя малейшие лучи солнца. Он хмур и взволнован. И сейчас так похож на отца, что сердце невольно замирает.
— Твоей страже больше заняться нечем, кроме как следить за старухой?
Хлопаю ладонью по свободному месту рядом, приглашаю его присесть, но мой молодой Лев слишком взволнован, чтобы оставаться без движения. Он начинает выхаживать передо мной, совсем как Карим, когда злился и не мог совладать с характером.
— Ты не так стара, как хочешь казаться, мама. И твое поведение… безответственно! Ты подвергаешь свою жизнь опасности! Зачем ты ходишь в бедные кварталы? Разве я мало забочусь о жителях города? Разве у них нет работы и крова? Еды?
Он распаляется все больше и рычит, но гнев его вызывает лишь улыбку.
— Рашид! — особая интонация, знакомая с
