Иван Безродный - Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы

Назойливым хором звенят кузнечики и грохочут цикады, словно две тысячи кастаньет. А жаба на приемнике то и дело хватает насекомых скользким языком, жует и выплевывает… И у каждой букашки — лицо человеческое. Маленькое, искореженное, но человеческое. И все звенят, дребезжат, кричат, плачут, просят, умоляют… а потом — срываются и уносятся… Жаба ковыляет вслед.

И старик остается один.

В ти-ши-не…

А вокруг — поле гладкое, белое… Мертвое.

И прорастает, вскормленное беззвучием, дерево. Из крови. Пульсирует ствол, перегоняя алую жидкость. Листья-капли набухают на ветках, срываются зловещим дождем. Но ни плеска, ни шороха, ни приглушенного звона…

Только всхлипывает приемник, словно устал кричать, изгоняя одиночество.

…Внезапно я понимаю, что старик смотрит на меня — испуганно-удивленно.

— Что с вами? Плохо?

— Нет, все в порядке.

Разворачиваюсь и ухожу. Нет, убегаю, спасаюсь от видения. А сердце забывает о ритме, сбивается, сволочь. Пора менять этот кусок мяса на хороший инопланетный «метроном». Пока не поздно…

Стою, прижавшись к стене, восстанавливаю дыхание. И думаю: надо бы выбросить эти очки.

По лестнице спускается клуша-разведенка. Шла бы дальше, видеть ее не могу. Но нет — останавливается, почту проверяет, роется в ящике, словно какой-то безмозглый идиот мог прислать ей любовное письмо или чек на миллион… Юбка с пятном на заднице — не смотрела, что ли, дура, в зеркало перед выходом?

Свет через мутное оконце проникает в подъезд, падает на ее рожу. Нет, нужно запретить бабам с такими лицами ходить по улицам. Глазки маленькие, блеклые, ресниц нет — выгорели? Или спалила, наклоняясь над своими кастрюлями? Кожа дряблая, серая. А прическа!!! Запущенный газон, а не прическа. Волосы торчат в разные стороны, словно банку клея на голову ей вылили да подвесили вниз башкой на целую ночь. И эти непонятные нитки, тянущиеся из головы, — цветные, толстые, тонкие — вьются, рассыпаются по плечам, спускаются на пол. Разрастаются, ложатся на ступеньки, сплетаются… узорами. Кружевами. Рисунками неземной красоты. Огонь, снежинки, кристаллы. И бисеринки по ним — светящиеся или матовые. Одни смеются, скачут по нитям солнечными зайчиками. Другие — лежат кляксами.

И нет ни подъезда, ни лестницы, ни почтового ящика: весь мир — узоры, переплетения, узелки, бусинки…

От меня тоже тянется ниточка. Серая, тонкая. Вплетается в кружево, петляет, рисует нехитрые завитки и… обрывается. Только узелок не дает моей нитке покинуть узор…

Кружевной мир покачивается, переливаясь, и расплывается. Громыхнула дверь, выпустив толстуху.

Осталась лестница, почтовый ящик, ступени — третья с трещиной, мутноватое окно.

И я…

Спотыкаясь, бреду к лифту. Пьянь тут как тут — приклеенный. Нет, не хочу смотреть на него, очки долой! Но никак не сорвать их с лица — словно приросли, проклятые! Глаза бы закрыть, да я не успеваю.

Погружаюсь…

Склянки, бутылки вокруг — шагу не ступить. Ни неба, ни земли не видно. Надломленные солнечные лучи бьются в осколках, и умирает раздробленное светило…

Оглядываюсь — что в этом сосуде? Парты, крошечные парты, вырастают. Появляются стены, училка в затасканном костюме брезгливо морщится, глядя на стоящего у доски…

В другой бутыли что-то липкое и грязное копошится, бранится… мерзость.

В третьей, четвертой да еще в добром десятке — кривляющиеся рыла, корчащиеся в судорогах тела. Силуэты растворяются в булькающей жиже, расползаются дымом цвета гнили. Мимолетные. Неизменно отвратительные…

Вот еще одна стекляшка. Но не просто мутный сосуд, в котором что-то было, да исчезло. Там внутри мерцание, свет, разноцветные переливы. Приближаюсь, вглядываюсь… Девушка бежит по полю. Вплетенной в ее кудри лентой играет ветер, а вокруг маки и ромашки — до самого горизонта… почти как в моих мечтах. И кажется — вот сейчас юная незнакомка взмахнет крыльями, взлетит птицей, забыв на траве васильковую ленту, и потеряется в небе. Догнать бы ее и никогда не выпускать из рук. Но она — маленькая фигурка в стеклянной бутылке — недосягаема…

Ни для меня, ни для пьянчуги, лежащего в луже собственной мочи.

И знать бы еще, зачем его стерва-жена покрасила дверь в такой цвет? Васильковый…

Вызываю лифт, жду, когда нетрезвеющий сосед заползет внутрь. Он поглядывает на меня удивленно: хоть и пьян вдрызг, а сообразил, что я сегодня не сказал ему «поживее, вонючка»…

Не смотри на меня так. Я скажу. В другой раз.

Вот и моя квартира. А сердце колотится. Как у всех — слева. Отбивает гимн асимметрии… крикнуть бы ему «заткнись!», да не могу. Увы.

Ключ никак не войдет в замок, и я в ярости колочу ногой по двери — сговорились! Кошка, лакомившаяся у мусоропровода тухлой головой селедки, опасливо косится на меня и удирает вниз. Предусмотрительная дрянь. Ничего, попадется она мне еще… А дверь не поддается. И никак не слиться с долгожданным «я дома» — последний шаг, шажок крохотный остался, а его не пройти. Ломаю ключ в замке, колочу в дверь — никакой реакции. Снова лахудра моя заперлась на чердаке, сидит в наушниках и слушает свои тупые баллады на языке, которого не понимает. Дура! Дура!!! Открой! Муж пришел!!!

Не слышит…

Я б… да сейчас… да эту проклятущую деревяшку… ногой… чтоб ее… и…

Но дверь отворяется сама. Не заперта была.

Идиотка, снова забыла закрыть на замок.

Ну да черт с ней, сегодня прощаю.

Хлопаю створкой, матерюсь погромче — хозяин я или нет?! Сейчас прибежит моя «ненаглядная» и получит за то, что не открыла вовремя.

Странно. Не идет. Чем она там занимается? Опять малюет, ненормальная. Убью…

Сказал же ей вчера: когда я возвращаюсь домой, ты — чистая, накрашенная, в красивой одежде — должна сидеть и ждать. И тогда у тебя будет все.

Поднимаюсь на чердак — пусто. Нет ее. Но убрано, весь хлам разложен по полочкам и коробкам. Чисто.

Так-так… и обед есть, и посуда вымыта.

Хо-ро-шо! Значит, лахудра моя за ум взялась, поняла, наконец-то, что дурью страдала. Здорово! Значит, правильно в книженции написано: надо ставить перед женщиной цель и добиваться, чтобы выполнялось. Ну, моя-то знает: у меня «добиваться» и «добивать» — синонимы.

Да вот и она сама — дрыхнет на диванчике. Расфуфыренная, даже туфли новые натянула! Чудеса! Все-таки хороший я учитель, действуют мои слова на убогих. Ладно, спи, идиотка, спи… чучело мое недобитое. А я посмотрю пока — что там у тебя за рычажок такой западающий в башке. Буду знать — дергать будет удобнее…

Ну-ка, инопланетная технология, давай показывай, раз уж не избавиться мне от тебя никак.