Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Ягн с ужасом взирал, как волхова кидает в котелок кусочки коры и сушеных грибов. Знал, что дурного Лада не сделает, но все равно холодная змея страха елозила по сердцу. Какой ни есть, а все же родное чадо, кровинушка-детинушка.

– Да не бойся ты, рыжая башка, – успокоила его ворожея: – Ведь другого пути спасти Ольгерда от бузы вы не придумали, так что не сомневайся и не скорби. Надо так. Уразумел?

Хорс тряхнул кудлатой головой и осушил свою чашу хмеля. Година последовал его примеру.

– Кроме сбитня, дам тебе ржаную лепешку. Поутру, как проснешься, съешь от нее половину. А вторую береги пуще чем Стратим[167] врата Ирия. Буде придет ваша карелка, тут же скорми вторую половину сыну. Ну, а коли нет… А коли нет, так завтра к вечеру станет Ольгерд квелый да сонный, как рак в конце Листопада. Не жив, не мертв. Точно в киселе плавает. Проспит он опосля того несколько дней, а как проснется, так все у него в голове будет словно за густым туманом. Что вы ему скажете, то вспомнит, а что утаите, о том и не догадается. Нас трое было сватов, нам эту тайну и беречь.

Теперь только Година понял, для какой надобности зазвала его Лада-волхова. Да, не веселое ремесло чужие тайны в тенетах души хоронить, но раз уж согласился участвовать в этой затее, кривиться и ломаться не гоже.

Дожидаться пока сготовится зелье, Евпатиевич не стал. Он еще раз поклялся Дидом и Долей хранить в тайне все, о чем они тут говорили, пожелал Хорсу, чтобы вторая половина ворожейской лепешки не пропала втуне, а его строптивая невестка все-таки одумалась и пришла в Ладонь на широкий двор ягна, и направился домой.

В эту ночь Година долго не спал. Все слушал, как на других полатях ворочался и тяжело вздыхал Волькша. Знал ли его сын о «тайном сватовстве»? А если знал, то надо ли посвящать его в замысел волховы? Ничего не сказала про это ворожея. Может, забыла? Или ведала доподлинно, что не делился Ольгерд своим сокровенным даже с задушевным приятелем? Отчего же тогда у Волкана в глазах такая маята? Не было у Годины ответов на эти вопросы. Вот ведь тоже незадача – томиться бессонницей из-за чужого балбеса и своего дитяти…

Возвращение Рыжего Люта

Утро было тяжелым и пасмурным, как только может быть тяжелым и пасмурным утро последнего дня Грудня. Сырые тучи спустились почти к самой земле. То ли обледенелый туман окутал окрестности, то ли мелкая снежная морось медленно сыпалась с неба, то ли сами тучи утюжили брюхом припорошенную стерню.

Волькша лежал с закрытыми глазами и старался рассмотреть, что ждет его сегодня. Он так хотел увидеть «правильный выстрел», но «цель» двоилась и убегала от него двумя разными тропинками.

Если Кайя сегодня придет в Ладонь, то все его подозрения относительно ее чувств к Олькше, окажутся верными. Если же до конца дня она не появится, это будет означать лишь то, что она не смогла простить Ольгерду зимней несдержанности. В любом случае, Волькша останется для нее названным братом и только. Разница заключалась лишь в том, станет ли она женой Хорсовича и его, Волкана, соседкой или же еще какое-то время побудет охотницей, пока не просватает ее какой-нибудь карела или ижора и не увезет к себе на засеку доить коров и квасить ему бесподобный велле. Ни один из этих исходов не грел Годиновичу сердце. Оставалось уповать на Макошь и просто пережить этот пасмурный день.

Как назло, первым, кого Волькша встретил, выйдя из дома, был Ольгерд. Глаза его блестели, на красных, как рябина, губах то вспыхивала, то гасла глуповатая улыбка. Годинович хотел пройти незамеченным, но Олькша радостно заголосил, увидев приятеля, и… полез обниматься.

– Волькша, Волькша, до чего же мне хорошо! – лепетал он. И заглянув в его оловянные глаза, Вольк увидал, что верзила не дурачится: от счастья Ольгерд был готов расцеловать весь мир.

– Куда ты идешь, братка? – спросил Хорсович.

«Братка» отдал бы все на свете за одну весомую причину, по которой он вышел из дома, и, главное, по которой он может отказаться от разговора с добродушным соседом.

– Побудь со мной, Волькша, – задушевно попросил Ольгерд, и от этой задушевности Годиновичу стало и вовсе не по себе. Таких слов его рыжий бедовый приятель не произносил никогда в жизни. Ни в хвори, ни во здравии.

Как же обрадовался Волькша, когда из дома вышла Ластя и, направляясь в курятник, бросила скорее для порядка, чем с умыслом:

– Помочь не хочешь?

– Олькша, ты уж извини, – соврал Волкан: – Не обессудь. Еще третьего дня обещал матери помогать Ласте в курятнике.

– Кур что ли щупать? – спросил верзила, но в голосе его не было и намека на то ехидство, с которым обычно язвил Рыжий Лют.

Как же так получилось, что летом, они могли не встречаться целыми седмицами, а в день, когда без особой надобности на улицу и выходить-то не хотелось, Волькша натыкался на Ольгерда снова и снова. Может быть, это происходило оттого, что их обоих тянуло к воротам Ладони, как волосы к янтарному гребню? А может быть, это Макошь издевалась над парнями?

По мере того, как бесконечный день ожидания перетекал в моросящий предзимний вечер, душа Волькши наполнялась летним стрекотанием кузнечиков. Он то и дело ловил себя на том, что уголки его губ приплясывают как лодка на озерной волне.

– Чему ты улыбаешься, Варглоб? – спросила Ятва, когда он носил дрова для приготовления вечерней трапезы. А он и не думал улыбаться. Не с чего.

Ольгерд, напротив, напоминал прогоревший костер. Ближе к вечеру краски сошли с его лица. Даже веснушки выцвели и стали какими-то сизыми. Он тихо стоял, прислонившись спиной к городецкому частоколу, и смотрел в пустоту. В сгустившихся сумерках Хорс нашел его сидящим на земле. Ни говоря ни слова, ягн поднял сына на ноги и увел домой.

На следующий день Удька забежала за Ятвилей, чтобы позвать Годиновну играть.

– Как там Олькша? – как бы между дел спросил Година: – Что-то я его сегодня не видел…

– Дрыхнет этот бирюк. Храпит, аж посуда на кухне ходуном ходит, – не полезла за словом в карман сестра Ольгерда.

«Видать, работает ворожейское зелье», – подумал Година: «Может, оно и лучше так. Может, достанет у Хорса хитрости обратить Олькшино беспамятство к его же пользе».

Как именно это сделать Година не знал. Да и не его это была печаль.

Когда Ольгерд не проснулся и на следующее утро, Умила всполошилась и послала Пекко за волховой. Та пришла и осмотрела спящего самым тщательным образом. Байка про дремотного клопа, которую Лада состряпала дабы скрыть свою ворожбу, была так достоверна, что вся Ладонь поверила в нее сразу и безоговорочно. К дому ворожеи потянулись соседи просить травы, которой она выводила вредоносного клопа из Хорсова дома. В итоге запасы пижмы у волховы сильно поистощились. И то верно говорят: хитрости без потрат не бывает.