Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Янис Кууне

Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Посвящается светлой памяти Сергея Светлова, вице-президента Федерации Русского Боевого Искусства, корифея РОСС (Российская Отечественная Система Самозащиты) и моего друга детства

Княжий пестун

[1]

Даже у воеводы Вакулы, великана двухсаженного роста с шеей быка-трехлетка, даже у тех дружинников, которые по числу ратных подвигов и шрамов, по множеству чарок веселящей сурьи[2] выпитых за княжеским столом, могли едва отрывать тыл от лавки, когда в трапезную входил владыка, у всех у них начинало предательски холодеть в подреберье при воспоминаний о точно таком же дне в их жизни. Дне страха, изумления, позора и бессилия. Дне, когда судьба и воля князя поставили их пред лицом дядьки.[3]

И вроде бы, вот он – дядька, и ростом великим похвастать не может, скорее наоборот, и шириной плеч дверей не застит. А уж если мельком в серо-голубые, лукаво прищуренные глаза его посмотреть, так и вовсе ничего особенного в нем нет: чудь белоглазая, да и все.

Да только глубже смотреть надо. Пристальнее. И увидишь тогда, что по краю лазоревых радужин[4] таится темный волчий ободок. И почувствуешь тогда, как под морщинистым лбом, под сивой бороденкой, под некрашеной льняной рубахой клокочет-бьет черный ключ, имя которому Смерть. Он, дядька, его до дна испил и жив остался. С тех пор ни нож финский, ни меч германский, ни булава галльская ему нипочем. Поскольку сам он теперь Маре[5] костлявой господин: захочет кого имать – вскинет руку и нет детины, который по две подковы за раз гнул да каменюки моренские[6] от земли отрывал.

Про то всему Новограду[7] ведомо.

Вот только ведать – не велика заслуга. Надобно на собственном лбу дубового косяка испробовать, чтобы навостриться кланяться.

Это тоже всем известно.

И все равно из года в год среди новобранцев, что на детинец[8] приходит в княжью дружину проситься, обязательно найдется один или два недотепы, которые на дядькину наружность поймаются и против него в круг выйдут. И добро бы то были лопоухие води или ягны[9] с дальних засек[10] да деревень. Что с них взять, с увальней сиволапых, которые и по-венедски[11] с трудом, а уж по-свейски[12] так и вовсе ни полслова не понимают, а только лыбятся во всю белозубую дурь. Случается, однако, и новгородские удальцы поперек молвы идут и с дядькой силами мериться отваживаются. Еще бы, ведь ухарей этих сам князь с воеводой и сотниками на кулачных боях высматривал и в дружину проситься велел. Вот им и неймется доказать, что они не только на льду Волхова тумаки раздавать горазды, но и самого Волкана Кнутнева не убоятся.

А буде хоть один «смельчак» среди новобранцев нашелся, так и остальным несдобровать. Всем им, сколько б их ни было числом, лежать на сырой земле, безбородыми краснощекими мордами в конский навоз тыкаться и, коченея от ужаса, кумекать: как же это так вышло, что насели они целой стеной на одного дядьку, а глазом моргнуть не успели, как и повалились все, точно трухлявые осины под осенний бурей. А он, дядька, Перунов волхв[13], посередь них теперь один стоит и даже бровью не ведет, не то чтобы испарину со лба утереть.

– Ох, дети, дети, – приговаривает дядька с укоризною: – много вы жевалом работали, да мало разумением. Ну, вставайте, кто может. А кто попортился, тому я сейчас с подворья знахаря с костоправом кликну.

И на всю эту буйную потеху взирая с теремного крыльца, гогочут матерые дружинники, точно позабыли, как сами когда-то вот так же в грязь мордасами тыкались. Держатся ратнички за бока от смеха, на двор детинца глядючи, а сами в какой раз постичь пытаются: как же умудряется этот Ладонинский леший с эдаким молодецким навалом справиться и даже ни одного синяка не получить. Ведь стараются удальцы-новобранцы на совесть, кулаками машут точно кувалдами, да только воздух месят или друга-дружку. А Волкан Годинович, почитай, ничем окромя открытых ладоней парней и не охаживает, но укладывает молодцов наземь точно просушенные снопы для обмолота.

Уж и так, и сяк смотрят дружинники, да никак не углядят, в чем дядькина тайна. Каким неведомым образом он брань кулачную в потеху превращает? Как он за мгновение до удара, что может в щепы разнести копейное древко, словно бы растворяется в воздухе, дабы тут же возникнуть справооручь от бойца и легким толчком да подножкой его навзничь опрокинуть. Со стороны поглядеть – поддается ему молодец. Так ведь нет! Знают ратари князевы, что ни на маковое зернышко никто никогда под дядьку не подлаживается, а напротив, все только и думают о том, как бы Кнутнева в бою превозмочь. Но из всей дружины княжеской еще не нашлось умельца против Волкана дольше двух кулачных взмахов выстоять.

И потому все они, от безусого нарядника[14] до седого сотника, что ни день приходят к дядьке на науку.

И уж он их учит на совесть. Недаром новгородские дружинники на всю русь славятся от моря до моря. И всякий ярл[15] за дивное счастье посчитает ратника княжеского на драккаре[16] своем пригреть. Лишь бы только тот знал слово заветное, которое Варг Кнутневе[17] своим выученикам на ухо шепчет, буде те в смертельной науке остепенились. Слов этих восемь. По старшинству. Чем старше слово, тем умелей выученик.

Вакул, воевода новгородский, – хвастал, что знает пятое. Сотники – те выше четвертого никак не поднимутся. Редкий десятник удостаивался третьего.

За хмельным столом иные бахвалы осмеливались говорить, что свыше пятого слова и нет ничего. Но только шептали они эту крамолу хриплым от страха шепотом на ухо тому, кто уже и вовсе лыка от зелена вина не вязал.

– Да брось ты, белужий сын! – отвечал ему вмиг протрезвевший товарищ: – Ты Волька-то не замай. Если он говорит, что слов восемь, знамо так оно и есть. А то, что никто во всем Новограде остатних слов не знает, – еще не значит, что их нет. Старики бают, что среди морских ярлов[18] есть такие, кто шестое слово ведает. Вот хоть бы наш конунг[19], Рюрик, что у Кнутнева в учениках с самой молодости ходит, наверняка свыше пятого постиг. И с чего было б это князю нашему в Альдейгыоборге[20] Ладожском крепость ставить? Знаешь?