Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Вечером на шестой день после странного сватовства Лада попросила Годину придти к ней. Зачем, не сказывала. Редко кого волхова в дом зовет, а уж если кликнет, то знать по большой надобности. Споро собрался Евпатиевич и пошел.

В доме ворожеи пахло сушеными травами, ягодами и грибами. Но ни бубнов, ни посохов, ни другой чародейской утвари, на которую так падки прочие Перуновы слуги, на стенах не было. Зайди сюда кто чужой, даже и не догадался бы, что попал в дом волховы, от одного упоминания имени которой благоговением наполнялись сердца всех сущих в южном Приладожье.

На столе стоял кувшин с медовым сбитнем и блюдо с ржаными душистыми лепешками. За столом уже сидел Хорс.

– Ну, что будем делать, сватушки? – спросила Лада, едва Година пригубил свою чашу и преломил лепешку.

– А что такое? – спросил ягн. Лицо его было мрачно, но на словах он хотел казаться куда бодрее, чем выглядел.

– Ой, лукавец, – покачала головой волхова: – Тебе ли не знать, что не придет завтра в Ладонь олоньская охотница? Не бывать в твоем доме иноземной свадьбе, Хорс.

– Ано почему это? – захарахорился отец Олькши: – Завтра еще только Грудень кончается. Может еще и придет.

– Добро бы так, – отвечала ему Лада: – Да только надумай Кайя к Ольгерду в жены пойти, объявилась бы она в Ладони на следующий день или на крайность через день после того, как мы от нее ушли. Не простила она его… Или не захотела свой опозоренный Лемби в твой дом приносить. Такое тоже может статься.

– Не простила? – вмешался Година: – За что это девица Олькшу прощать должна была? Что-то я про такое дело в первый раз слышу.

Ворожея удивленно подняла брови и посмотрела на Хорса. Тот умоляюще воззрился на волхову, но не выдержал взгляда синих глаз и уронил повинную голову.

– То дело прошлое, – сказала Лада: – Может тебе, Година, о том лучше и не ведать. Прошлой зимой чуть не напакостил Олькша в ее доме. Твой сын не дал. Обошлось. Только Кайя той обиды не простила. Еще в прошлый Просинец[166] просила она меня передать Олькше, чтобы он ее не искал и не добивался. Но я видела, что не от сердца она говорит. Может, если бы твой сын, Хорс, меня да гордыню свою тогда не послушал, а пошел бы к ней, упал в ноги, то и простила бы она его. Но он решил ее богатством взять, сапогами варяжскими очаровать, полями озимыми завлечь. Только она не венедка, чтобы от богатства глаза косели. Ее род завсегда гордо стоял особняком. Лук да стрелы, честь да правда – вот и все олоньское богатство. И отец ее Хатти таким был. И она такая же. Зря я вообще согласилась отвести вас к ее дому…

В светелке наступила тишина. В очаге потрескивали дрова. Вода в медном котелке медленно закипала.

– Даже и не проси, Хорс, – по одному взгляду угадала волхова мысль могучего ягна: – Ты же знаешь, что я приворотов никогда не делала и делать не буду. Была бы она ему женой и начала бы на супружеском ложе в отказ идти, тут я бы еще помогла. А так, вольную птицу дурманом в клеть ловить, – да я через такие дела всю силу потеряю. Кто вас тогда лечить-выхаживать будет?

Соврала или нет ворожея про растрату сил на неправые дела, но только Хорс возражать не стал. Еще в доме на деревьях он понял все. И то, какой знатной парой могли бы стать Олькша и Кайя. И то, как рвутся друг к другу их сердца, но лежит между ними Ольгердов похотливый наскок, точно непроходимая топь, грязная трясина, которую не вычерпаешь и не осушишь. Надеялся он, что переможет его сын прежний срам домовитостью и солидностью, нажитым ради Кайи. Година в том как мог – помог, земной ему поклон. Уж так он жениха расписал, что хоть перед вечем в князья набивайся. Да только все не впрок. Не впрок.

– Что делать-то будем, сватушки? – еще раз повторила свой изначальный вопрос ворожея.

– Ты о чем? – искренне недоумевал Година.

– Пройдет завтра, и Ольгерд опять головой в бурьян свернется, – сказала волхова безжалостную правду: – Как бы беды не натворил.

– Так он же, вроде, за ум взялся… – начал было Хорс, но вновь встретился глазами с Ладой и поник головой. Он и сам с ужасом думал о завтрашнем вечере: что будет, если Кайя не придет. Могучий ягн терялся в догадках о том, как поведет себя его старший сын. Одно было ясно, если Ольгерд опять ударится в драки и ссоры со всей округой, это ляжет несмываемым пятном на его дом. Венеды, которые все лето привечали его, как мудрого отца и толкового пестуна, сумевшего исправить непутевого отпрыска, отвернуться от него надолго, если не навсегда.

– Может быть, она все-таки придет… – вздохнул Хорс: – Лучше бы она пришла…

– Лучше бы она пришла, – согласилась Лада: – Но скорее завтра растает весь снег, чем олоньская охотница придет в жены тому, кто…

Година аж приоткрыл рот: еще слово, и волхова могла проговориться о том, какую именно пакость учинил Ольгерд в доме карелки. Но Лада вовремя спохватилась, и тайна так и осталась тайной. Неужели придется выспрашивать у Волькши? Но как выведать у сына одну тайну и не выдать при этом другую, которую охраняет его же, Годины, суровая клятва?

– Ну же, услышу я сегодня слова мужей и отцов? Или так и будете мямлить: «если бы да кабы»? – обратилась Лада к венеду и ягну.

В ответ оба потупились.

– Что ж… – покачала головой волхова: – Видать Велес с Родомыслом сегодня где-то в других местах вечеряют. Ну, раз уж нет у вас в головах ни однюсенькой мыслишки, как женишка нашего от беспутства горестного уберечь, будете делать все, как я скажу. Уж не обессудьте, ежели не по вкусу будет похлебка. Но раз уж мы ее заварили, нам и хлебать.

С этими словами ворожея запалила лучину и удалилась в потайную клетушку, в которую никогда не входил никто, кроме самой Лады и ее племянницы Рады. Судя по тому, как быстро она вернулась, все горшочки, мешочки и сверточки были у нее приготовлены загодя.

– Дам я тебе, Хорс, кувшинчик сбитня, – сказала Лада, бросая в кипящую воду стебли и корешки каких-то трав: – Как домой придешь, так распейте его вместе с Ольгердом. Скажешь ему, что это я прислала. Для пригожести жениховой.

Ягн с ужасом взирал, как волхова кидает в котелок кусочки коры и сушеных грибов. Знал, что дурного Лада не сделает, но все равно холодная змея страха елозила по сердцу. Какой ни есть, а все же родное чадо, кровинушка-детинушка.

– Да не бойся ты, рыжая башка, – успокоила его ворожея: – Ведь другого пути спасти Ольгерда от бузы вы не придумали, так что не сомневайся и не скорби. Надо так. Уразумел?

Хорс тряхнул кудлатой головой и осушил свою чашу хмеля. Година последовал его примеру.

– Кроме сбитня, дам тебе ржаную лепешку. Поутру, как проснешься, съешь от нее половину. А вторую береги пуще чем Стратим[167] врата Ирия. Буде придет ваша карелка, тут же скорми вторую половину сыну. Ну, а коли нет… А коли нет, так завтра к вечеру станет Ольгерд квелый да сонный, как рак в конце Листопада. Не жив, не мертв. Точно в киселе плавает. Проспит он опосля того несколько дней, а как проснется, так все у него в голове будет словно за густым туманом. Что вы ему скажете, то вспомнит, а что утаите, о том и не догадается. Нас трое было сватов, нам эту тайну и беречь.