Макс Фрай - Я иду искать

— Ага, — растерянно сказал я. И зачем-то повторил: — Ага.

Более осмысленных комментариев у меня пока не было.

За разговором мы как-то незаметно пришли к самой кромке прибоя, и я предложил:

— Давай посидим где-нибудь здесь. У этого моря я ещё никогда не бывал. Хочу на него посмотреть.

— Конечно, — спохватился Менке. — Я сам должен был предложить.

После того, как мы устроились на тёплом песке, он добавил:

— Вы извините, что не приглашаю в дом. Я бы рад, но у нас с этим строго: никаких гостей. Даже торговцам нельзя переступать порог. Ученикам — можно, но не всем. Поначалу Мастер Иллайуни впускал нас в дом только спать. Такое было правило: заходи, когда уже едва на ногах стоишь, и, не раздеваясь, падай в постель. А как проснулся, сразу выходи во двор, прямо в окно. Только Таните с первого дня разрешалось проводить в доме столько времени, сколько захочет. Потом, примерно через год, мне и Карвену тоже стало можно. А Айсе до последнего дня запрещалось бодрствовать в доме. Она до сих пор злится на Мастера Иллайуни, думает, это было такое изощрённое издевательство. И не верит, что на самом деле этот запрет — отчасти комплимент.

— Такой комплимент я бы пожалуй тоже не оценил, — хмыкнул я.

— Ну да, — согласился Менке. — Жить по таким правилам довольно неудобно. Мы даже мылись в море. И свои вещи хранили в сундуках под навесом, прямо во дворе. Хорошо ещё, что зимы тут тёплые, а от дождя можно спрятаться в садовой беседке. И кормили нас там же, за столом. Мастер Иллайуни проводил с нами на улице довольно много времени. Он не хотел никого обижать, просто берёг свой покой. Кейифайи очень чувствительны. Им трудно находиться рядом с другими людьми в закрытом помещении. На свежем воздухе — ещё куда ни шло. Но когда мы спим, им нравится быть рядом. Мастер Иллайуни говорит, любой спящий в доме милее шунуры.

— Чего-чего милее?

— Шунуры. Шунура — это такой местный зверёк. Мелкий грызун с коротким густым мехом и пушистым хвостом, действительно очень славный. Практической пользы в хозяйстве от них никакой, но считается, что в доме, где живет шунура, у всех постоянно хорошее настроение, и не бывает ссор. Однако поселить у себя шунуру по своей воле нельзя, она должна завестись сама. Влезть в окно или сделать подкоп. Иначе шунура решит, что оказалась в плену, и зачахнет.

— Ага, — кивнул я. — Ладно, с шунурами разобрались. Хоть что-то стало понятно. Вполне можно жить.

Менке сочувственно улыбнулся:

— Мы тут в первый год вообще ничего не понимали, хотя Мастер Иллайуни исправно отвечал на наши вопросы. А я вам за несколько минут пытаюсь всё сразу пересказать. Представляю, каково вам приходится! Но что касается наших домашних правил, всё более-менее просто: поначалу Мастер Иллайуни пустил в дом только Таниту, потому что она храбрая и спокойная. И при этом совсем не могущественная — в том смысле, что в старые времена в наших краях её бы ни в один Орден не взяли.

— Да ладно тебе, — заступился я за Таниту. — Не взяли бы они, ишь! Будь у меня свой Орден, я бы её сам позвал, и пусть все кусают локти, что им такое сокровище не досталось.

— Ну так это вы её сегодня увидели. И наверное забыли, какой она была несколько лет назад. Но на самом деле, здорово, что именно такой! На могуществе свет клином не сошёлся, а вот уродиться с характером, способным с первого взгляда пленить старого кейифайя — огромная удача. Это же именно Танита познакомилась с Мастером Иллайуни — случайно, на рынке в Капутте. Они сразу друг другу очень понравились, и Мастер Иллайуни, не долго думая, решил взять Таниту к себе в ученицы — не за какие-то выдающиеся способности, а просто потому что рядом с ней одно удовольствие находиться, и помощь по дому от такой приятно принять. А нас позвал просто за компанию: не хочешь бросать друзей? — ладно, возьму всех. Забавно, что в итоге с Мастером Иллайуни остался именно я. Далеко не такой милый, как Танита, не настолько умный, как Карвен и гораздо менее могущественный, чем Айса. Ещё недавно я бы сказал не «забавно», а «удивительно». Но на самом деле, ничего удивительного тут нет. Когда видишь человека впервые, знаешь только, в какую сторону его будет легко повести. А во что он превратится по дороге, это всегда сюрприз. Мастер Иллайуни говорит, именно непредсказуемость делает нас в его глазах истинными сокровищами. Не только нас четверых, а вообще всех людей. В смысле не-кейифайев. Со своими ему не так интересно: всё понятно с первого взгляда. Поэтому он предпочитает иметь дело с людьми, хотя это довольно мучительно.

— Мучительно? — переспросил я. — Слушай, ну конечно! Сразу мог бы сообразить. Я же однажды встречался с куманским халифом Цуан Афией[12]. И перед началом аудиенции его придворные просили меня сохранять полное спокойствие, потому что халиф очень страдает от перепадов чужого настроения.

— Да, именно, — кивнул Менке. — Я тоже о нём такое слышал. А ведь куманский халиф сравнительно молод. И не чистокровный кейифай; общеизвестно, что один из его предков, участник похода Ульвиара Безликого, привёз жену откуда-то из наших краёв. Так что халифу гораздо легче, чем Мастеру Иллайуни.

— Боюсь, он с тобой не согласился бы, — невольно улыбнулся я, вспоминая, как перекосило беднягу Цуан Афию от первой же моей тревожной мысли.

— Конечно не согласился бы. Известное дело, своя голова всегда болит сильнее сотни чужих.

— Интересно всё-таки, почему кейифайям так трудно нас выносить? — спросил я. — Я тоже ощущаю чужую силу, но получаю от этого удовольствие, причём совершенно вне зависимости от настроения её обладателя. Пусть себе злится и нервничает, сколько хочет, мне всё равно приятно находить рядом. Физически, я имею в виду, обычного человеческого сочувствия это не отменяет. Но у кейифайев явно не в сочувствии дело. Что они ощущают, когда рядом оказывается беспокойный могущественный человек? Боль, раздражение, помутнение рассудка? Или просто такое же беспокойство, но оно с непривычки кажется невыносимым? Ты знаешь?

Менке задумался.

— Если я правильно понимаю, — наконец сказал он, — в восприятии кейифайев всякий человек своего рода звук. И чем больше у нас внутренней силы, тем громче мы звучим. Тихих, то есть, слабых людей им терпеть несложно, а таких уравновешенных, как Танита, даже приятно, всё равно что слушать доносящуюся издалека благозвучную музыку. Но начиная с определённой громкости, то есть, степени личного могущества, мы становимся совершенно невыносимы, если только не звучим в определённом вдохновляющем ритме, тогда нам конечно цены нет… Эх, я наверное очень непонятно объясняю!