Марина и Сергей Дяченко - Стократ

Стократ сжал губы, чтобы ничего не сболтнуть вслух. Нельзя было отвлекать Шмеля; да и кому, и чем помогло бы сейчас это новое знание?

Мальчишка уселся за стол напротив старика. Старик, будто зрячий, плеснул воды из кувшина в свой кубок, двумя пальцами – указательным и средним – подхватил тончайшую трубку со стола, уронил в воду три красноватых капли. Руки его задвигались неуловимо и легко, подхватывая ингредиенты, смешивая, добавляя в воду; через мгновение он подтолкнул кубок собеседнику, через стол. И замер, с достоинством вперив в пространство зашитые глаза.

Шмель дрожащей рукой поднес бокал к губам. Он боялся, что растеряется, что запутается сразу – но послание оказалось оскорбительно коротким и простым: «молодой умеешь говорить вопрос».

Будто нацарапанное большими буквами, нарочито безграмотное – ради простоты – письмо. Слово к дурачку, который и такого-то обращения не заслуживает. Шмель внимательно посмотрел на неподвижного старика; что они мнят о себе, лесовики, люди без глаз и без человеческой речи?!

Девушка, прислуживавшая за столом, поставила перед ним чистый кубок и кувшин с водой. Шмель подобрался.

Не спешить. Главное – не спешить. Он все знает, лишь бы не ошибиться в спешке. «Молодой» – сладковатый вкус, «причина» – сочетание соли и кислоты, «безъязыкий» – понятие с отрицанием, жидкость теряет цвет, а это вытяжка из ягоды Лунь – сомнение…

«Молодость – не повод для немоты». Или так: «Разве молодой – значит безъязыкий?» Жидковатое, но грамматически точное питье. Если он не перепутал, конечно, дозировку порошка.

Старик принял послание. Понюхал. Пригубил. Лицо его не изменилось, но он сразу же отставил кубок, будто отказываясь пробовать дальше.

Шмель сжался на своем кресле. Обернулся к Стократу; тот держал ладонь на рукояти меча. Скверный признак.

Старик хлопнул в ладоши, требуя новый кубок. Руки его засновали, как лапы паука; Шмель отхлебнул воды – губы пересохли, и язык прилип к нёбу. Мастер говорил: «Чтобы понимать тонкие смыслы, ты должен отказаться от острой и соленой пищи, не прикасаться к вину, всегда носить с собой флягу и смачивать рот, не допуская жажды…»

Старик придвинул к нему новое питье. Шмель попробовал…

«Добро пожаловать, маленький брат».

Он поперхнулся. Едва удержал кашель. Снова выпил чистой воды; послание было составлено по высочайшим законам, с длинным шлейфом послевкусия.

– Стократ, – Шмель обернулся к спутнику со слезами облегчения на глазах. – Он вежливо приветствует нас в доме людей и просит тебя не прикасаться к оружию. Он говорит, что они пережили… потеряли… короче, смысл в том, что и так много народу убили, нас убивать не станут. Не трогай, пожалуйста, меч.

Он ждал, молчал и смотрел, как ползут тени по вытоптанной бурой хвое.

Старик и мальчик беседовали. Несколько сотен вооруженных людей ждали, чем закончится этот разговор.

Шмель то казался уверенным, то вдруг бледнел и принимался быстро хлебать чистую воду из кружки. По расчетам Стократа, мальчишке давно пора было отойти по нужде – но тот сидел, глотал и пил, возился с порошками и флаконами и поднимался только затем, чтобы дотянуться до редкого, затерявшегося в мешке ингредиента.

Странно, думал Стократ. Я считал, что повидал все на свете – города и порты. Горы и смерчи. Пустыни и толпы. Я считал себя опытным. А теперь я беспомощен, как муха, и не знаю, чем ему помочь.

Что им сказать? Откройте глаза, посмотрите на небо? Откройте рты, скажите друг другу слово, ваши языки не затем только, чтобы вкушать? Я, Стократ, низведен здесь до уровня немой скотины…

А солнце склоняется. Близится время, назначенное князем. «Если не вернетесь через сутки, – сказал он, – мы атакуем».

– «Мой учитель умер, отведав послание. Почему он умер?»

– «Низость предваряет доблесть».

Вот так, просто, коротко, бессмысленно, сколько ни пробуй: «Сперва низость, потом доблесть». «Низость как условие доблести». И что это может значить, сучок вам в пасть?!

– «Моего учителя нельзя оживить», – сообщил он осторожно.

И получил ответ:

– «Те, кто его отравил, мертвы тоже».

Невесело. Но, по крайней мере, нельзя ошибиться с прочтением.

– «Вы грозили отравить нашу воду. Зачем?»

– «Они грозили. Воля бунтовщиков. Они хотели войны».

Шмель перевел дыхание:

«Люди… чужаки беспокоятся. Они боятся…»

Выплеснул на землю незаконченное послание. «Боятся» – так нельзя. Надо по-другому; он хлопнул в ладоши, повторяя жест старика, требуя чистый кубок; заметался, перебирая свои флаконы и порошки, вдруг растерявшись, почувствовав себя беспомощным.

Старик тем временем составил новое послание:

– «Те, кто хотел войны, были благородны в своих намерениях. Но высокий правитель погиб. Знак войны».

Я догадывался, горько подумал Шмель. Еще и высокий правитель… Кто его убил – бунтовщики?

– «Как погиб высокий правитель?»

– «Ты знаешь. Он получил отравленное послание. Мой племянник (непонятно) породить войну. Правитель умер от послания, это преступление. Война (непонятно) доблесть молодых. Мой племянник виновен в преступлении и его (непонятно) заговор».

Шмель всмотрелся в неподвижное лицо старика. Вышивка на его висках и скулах складывалась в узор со звездами, стрелами, зубчатыми колесами.

– Что он говорит? – напряженно спросил Стократ.

– Он говорит… Вроде бы у них часть народа сговорилась и убила какого-то высокого правителя, чтобы начать войну. Все этого хотели, но это было противозаконно. Поэтому другая половина назвала тех первых бунтовщиками и казнила.

– Что за высокий правитель?

– Не знаю… Сейчас…

Капельки пота бежали по спине Шмеля, догоняя одна другую, когда он торопливо составлял послание:

– «Высокий правитель был… лесовик? человек?»

Кажется, лицо старика впервые дрогнуло, когда он коснулся губами питья. Руки его задвигались еще быстрее, наполняя чашу смыслом:

– «Высокий правитель – чужак, составлявший нам послания. Разве ты не знаешь его?»

– Мастер, – прошептал Шмель. – Учитель…

Ну конечно. Для лесовиков правитель – тот, кто владеет Языком, ведь Язык – искусство высокородных. Тот, кто составляет питье от имени князя, и есть князь, это совершенно ясно всякому, кто способен отличить на вкус «войну» от «торговли»…

– Стократ! Они думают, что убили нашего правителя! Что убили князя!

– Переубеди их, – коротко велел Стократ. – Скажи им…

– Погоди! Сейчас!