Марина и Сергей Дяченко - Стократ

Это были не лесорубы.

Пятеро мертвых мужчин, все лесовики, все с зашитыми глазами, сидели за длинным столом. Спинки и высокие подлокотники кресел не давали им упасть. Перед каждым стоял пустой кубок, и в центре стола – каменная чаша с серебряной ложкой.

Девушка остановилась. Медленно вытянула руку – она была слепа, но рука безошибочно указала на чашу.

Стократ перехватил Шмеля за плечо:

– Погоди, это яд!

– Это послание, – деревянным голосом отозвался мальчишка. – Это… послание для всех. Каменная миска, серебряная ложка – знак, послание для всех, способных вкушать. Горе тому, кто не узнает.

– Но их отравили!

– Они отравились, – тихо поправил Шмель. – Яд был в их кубках… Пусти.

Он вывернулся из-под ладони Стократа и подошел к столу. Старательно не глядя в лица мертвецов, зачерпнул ложкой синеватую жидкость и поднес к губам. Сморщился. Покачнулся; Стократ оказался рядом с флягой воды наготове: он уже заметил, что после каждой пробы мальчишке нужно много, много чистой воды.

– «Мы виновны», – отфыркиваясь, перевел Шмель. – «В нарушении… выскакивании… злом противостоянии закону…»

– Может, в бунте?

– Точно, – Шмель благодарно на него взглянул.

– Так это казненные бунтовщики?!

Шмель жадно напился. Промокнул губы:

– Очень сложное послание.

– Ты прекрасно справляешься.

– Это высокородные лесовики… люди, которые выступили против чего-то… закона, что ли… потом сознались и убили себя.

– Как благородно и трогательно.

– То есть на самом деле их победили, и они, чтобы избежать позорной казни… вот так.

– Зачем нам их показали?

Шмель пожал плечами.

Неизвестно, понимала ли слепая девушка хоть слово – но, когда Шмель вернул флягу Стократу, она возобновила путь, не оглядываясь, точно зная, что чужаки не отстанут.

Если мы слепы в темноте, думал Шмель, то люди, которые слышат всем телом, должны быть беспомощны в тишине. Поэтому на этой поляне никогда не бывает тихо: сто ручейков разведены по желобам, и каждый поток падает со своей высоты, и звук его, звон или шелест, значит для них то же, что для нас – резная колонна или арка. Так они украшают свой дом. И даже мастер никогда здесь не был.

Красок здесь не было – кроме тех, что бескорыстно дарил лес. Коричневая земля, темно-красные стволы и бледно-зеленая хвоя, и под серым навесом – стол, и на столе прибор для диалога.

Шмель чувствовал, как прыгают его ребра в такт ударам сердца. На том конце стола неподвижно сидел старый лесовик, глаз его совсем не было видно – и скулы, и веки, и лоб покрывала старая, плотная вышивка. Рот был огромный, с большими губами, плотно сжатый, и ноздри длинного тонкого носа подрагивали. Рука, белая до синевы, с пятью плотно сжатыми пальцами, указывала место напротив.

– Тебя зовут поболтать, – негромко сказал Стократ.

Он стоял, опустив руки, не касаясь меча. Неизвестно, что думали лесовики о его добрых намерениях, но Шмель прекрасно понимал: никакой колдун-мечник не справится с такой оравой, вооруженной отравленными стрелами.

– Шмель? Тебе помочь?

Перед стариком стояло все, что требовалось для разговора: ряд узких разновеликих трубок, похожих на свирель. Кубок. Каменная доска со смоляными узорами, две спицы, чтобы переносить мельчайшие частицы вкуса. Большая кружка на краю стола; рядом помещалась под струей водопада каменная чаша с проточной водой.

Шмель стащил с плеча свой мешок. Все это добро, которым гружена лошадь Стократа… Его же час разбирать, все эти вкусы, которых он половину не знает… Его же засмеют, пока он будет рыться в сумках…

– Тебе помочь? – снова спросил Стократ.

– Ага, – сказал Шмель слабым голосом. – Сгружай, пожалуйста. Мне бы только подготовиться…

Он осмотрелся.

Десятки людей сидели и стояли под соснами. И мужчины, и женщины были вооружены и насторожены. Узоры на зашитых веках говорили, наверное, об их положении в обществе, о роде, о достатке, – а может, и вовсе ни о чем не говорили, да и кто из жителей Макухи пытался это выяснить?

Стократ, не дожидаясь повторного приглашения, сгружал с лошади мешки и корзины. Шмель посмотрел на место, приготовленное ему, – напротив старика, с таким же набором трубок и каменной доской, и даже струя водопада была совсем близко, и чаша стояла под проточной водой.

– Надо все тащить сюда, – он услышал свой голос, будто со стороны. – Чтобы все было под рукой…

Мастер говорил: «Всегда держи под рукой уксус, мелко перемолотую соль, сахар и желчь, которые потребуются в любом послании. А также имей запас Кривозвездки и Факела, их сок сочетай три к одному, чтобы получить отрицание. Никогда не помечай заготовки цветом: краситель, на первую пробу безвкусный, может испортить послание и даже придать ему противоположный смысл. Распознавай по запаху либо запоминай, в каком флаконе хранишь концентрат…»

Старик ждал. Журчала вода. Лошадь уныло ковыряла копытом бурую хвою.

Неожиданно девушка, приведшая их сюда, – девушка в сером балахоне, с зашитыми веками и двумя светлыми косами, – подошла к Шмелю и провела ладонью по лицу.

Рот ее удивленно приоткрылся. Наверное, ее предупреждали, что у чужаков глаза на лице, и глаза открыты – но она не верила.

За все время своих странствий Стократ ни разу не бывал в таком странном месте. И понимал, что вряд ли побывает. Даже если выберется из этой переделки живым.

Эти люди совсем недавно – может, вчера – пережили потрясение. Многих потеряли. Те, что сидели мертвыми за покаянным зельем, кого Стократ и Шмель видели сегодня, были чьими-то мужьями, сыновьями и братьями. Те, кто приговорил их к такому роду покаяния, – тоже.

Эти люди угрожали отравить колодцы и родники «чужакам», живущим по соседству. Эти люди были охотниками и не смущались запахом крови, но и душегубами они не были, это Стократ мог сказать с уверенностью.

Он разглядывал узоры на их лицах. Веки были зашиты у всех, причем, как видно, с младенчества. Стократ видел, как, стоя рядом, они иногда проводили рукой по лицам друг друга, будто считывая важное сообщение.

И еще он видел, как некоторые, особенно молодые, смотрят на солнце. По тому, как они держали головы, как поворачивались вслед за светом, Стократ понял вдруг и удивился: они не слепые.

Не слепые! Была ли вначале болезнь, эпидемия, отобрала ли зрение у выживших, пришлось ли им закрывать глаза по необходимости – но теперь зашитые веки всего лишь традиция. Сквозь узор на лице они видят свет. Но не пытаются смотреть. Зачем? У них есть Язык…