Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки

К полудню они отклонились от следов колес. Мартин вычислил по карте, что по бездорожью путь короче. Кроме того, на безлюдье их некому будет принимать за ряженых. Аризонский выразил надежду, что волки-одиночки, рыскающие вдали от населенных пунктов, сохранят почтительное расстояние от ратников королевского войска. Если первую ночь они провели в деревне, то нынешний ночлег организовали прямо в степи, раскинув палатку посреди пшеничного поля, расположенного в окрестностях одного из поместий. Волки не решались заходить в посевы, где вечно были живы запахи псов, охранявших днем покой работников.

Перед тем, как уснуть, витязи прослушали часть радионовостей из Скира: приняли к сведению информацию о том, что не далее, как сегодня, королевские ратники расселись по коням и приступят со дня на день к охране объектов и – выключили транзистор. Миниатюрный вентилятор на солнечных батарейках добросовестно, производительно гонял воздух в палатке и Годар уснул, что называется, без задних ног.

Прилегающие к Зоне Дракона восточные степи славились худосочием и в целом более других напоминали европейские. Здесь не было лесонасаждений и садоводческих хозяйств. Растительность была неброской, хотя солнце на всем протяжении края оставалось одинаково въедливым. Надо было еще привыкнуть к тому, что Край Вечного Полдня одновременно степной и озерный. Огибая холм по запекшейся коркой земле, в трещинах которой могли уцелеть лишь скирские муравьи-мутанты, рассеянный путник неожиданно оказывался по пояс в воде. Ручьи, речушки, мелкие озерца спасали край от вырождения в пустыню. Этому активно способствовали системы орошения. Под всеми угодьями имелись целые царства подземных коммуникаций. Мелиорация в Суэнии почиталась на уровне высокого искусства.

Мартин, будучи инженером-мелиоратором, указывал чуть ли не по наитию, как казалось очарованному Годару, места, откуда можно было извлечь воду даже в самых засушливых уголках восточной степи.

Университет Скира имел только два факультета: медицинский и инженерный. Всем остальным дисциплинам учили там же, в микродозах. На сегодняшний день общее высшее образование в Суэнии представляло собой хаос вытяжек из мировой науки и культуры. Зато природа, если пообвыкнуть, была наглядной гармонией. На ее лоне сбывались, удесятерялись радости и усиливались печали. Тайное здесь становилось явным. Скир показался отсюда Годару песчаным городом. Сам же себе Белый витязь представился самонадеянным, безответственным подростком. Но не опечалился, ибо почти постоянно пребывал в эйфории.

"Еще ничего не началось…" – это ощущение неотступно преследовало его с ранней юности; однажды он возвел гнетущее ожидание жизни в принцип – и эмоция сменилась на противоположную: хорошо, что еще ничего не началось. Значит, он сумел устраниться от суетной гонки за наживой и не напакостил миру. Это давало ощущение чистой совести и постоянную тоску по делу, к которому можно приложить своеобразные мысли и сильные чувства – последние истощались, распространяясь в пустой свободе лабиринта. Силы томили, жгли его изнутри, изливаясь в противоречивые сны. Короткие, поверхностные, смурные приключения приносили вместо радости удовлетворение от того, что путь к цели, которой нет, несколько продлился.

Пшеничное поле в стороне, куда указал Мартин, плавно перешло в низину, замкнутую далеким холмистым кряжем. Почти утонувшие в бурьяне кони, казалось, тянули за собой в упряжке аккуратное круглое озерцо. Посреди озерца лежал песчаный остров диаметром десять в метром. Миниатюрный розоватый утес, похожий на бивень слона, казалось, силился вырасти на глазах Годара.

– Мартин! – крикнул Годар в страхе. Он узнал в утесе вершину из вчерашнего сна.

Зеленый витязь подбежал с флягами, позабыв, вероятно, выпустить их впопыхах из рук. Когда Годар скупо пояснил, что видел во сне точно такую же вершину, Аризонский нашел разумное объяснение:

– Вечером мы, выбирая место для ночлега, проезжали эту местность. Ты был рассеян из-за усталости и многого не заметил. Но зрительная память механически фиксирует все, вот тебе и приснились кое-какие детали.

– Но я видел этот сон много раз. Видел еще до приезда в Суэнию.

– Раньше ты видел немного другое, а теперь невольно отождествил прежние сновидения с нынешним. Зря я снял палатку. Хотел сделать твое пробуждение радостным, а сделал его кошмарным. Надо бы нам не расставаться с головными уборами. Когда искупаешься – позавтракаем. Я открою консервы.

– Не хочется мне лезть в это озеро.

– Тогда – двинемся, а завтрак организуем чуть позже. Всадникам привычней отдыхать на конях.

Слова Мартина, его ненавязчивая заботливость вернули Годару душевное равновесие. Но теперь он, не теряя воодушевленного спокойствия, буднично констатировал про себя, что ослепительный сон про суэнского дракона и рыцаря Годара, отправившегося на битву с чудовищем, оказался былью, такой же осязаемой, как пик вершины из его снов, что материализовался отныне в суэнской степи.

Снарядив коней и закрепив шляпы при помощи завязок, они прошли верхом полукилометровую каменистую возвышенность, вышли на равнину и пустились вскачь. Вообще-то это было лишним – пускать без надобности в галоп лошадей с поклажей, даже если это кони-степняки. Но можно же иногда устроить себе ветер, когда его так не хватает. Хотя, по большому счету, дело было вовсе не в погоде. Просто чуткий степняк Мартина сам настроился на ритм сердца хозяина, ритм, который тот сдерживал из необходимости сохранить себя "в форме" до исполнения задания. И Мартин понял и послушался своего коня. С гиком кинулся следом Годар, нагнав его. Годар и на коне старался держаться рядом с Мартином. В незнакомых необозримых просторах, залитых важным, напыщенным светом, друг как бы отбрасывал прозрачную прохладную тень. При лучистой этой тени Годар чувствовал себя, как дома. Не тьмы страшился он и не света. В сущности, свет в суэнской степи был только рядом с Мартином – все остальное обнимал зной.

Далекий кряж из темно-лиловых холмов длился бесконечной параллельной линией. Растревоженный встречный воздух сбил шляпу Зеленого витязя за голову; синий плащ взвился. На темно-лиловом фоне кряжа светлые его волосы казались неутомимыми, равномерно колышущимися лучами солнца. Отрезки, из которых складывалось это могучее колыхание, казалось, имели конец, но не знали начала и, возобновляясь вновь и вновь, давали забвение конца. Отстав на два метра, Годар частично выпал из необходимого ему излучения. Он слышал четкий, полнозвучный топот впереди, внутри которого рос, подобно грозовой туче, другой ритм – не столь ясный, но такой же проникновенный, трепетно-тревожный; тут же назревала следующая звуковая волна – в ней проглядывались капли обжигающей росы… Чуя всем сердцем нераскрытые эти волны и пропуская их сквозь себя, Годар невольно посылал импульсы собственному коню, а тот принимался импровизировать на тему, заданную степняком Мартина. Одиночные цельные аккорды темы, из которых слагалось полнозвучие, оставляющее в воздухе след свежести, распадались в этой импровизации на множество звуков-тонов, полутонов. Каждый аккорд, живущий до того только внутренним светом, раскрывался и начинал светить наружу, во все концы – свечением то пульсирующим, то ровным, но неизменно благородным, проникновенным. Правда, теперь звуки располагались нестройно. Будучи сами по себе сгустками энергии, они не выстраивали солнечного луча… Многие, теряясь, погибали. Зато звуки меняли направление: могли плыть, опускаясь и поднимаясь по воздуху туда, куда нельзя было попасть прямым лучом. Чем-то это напоминало полет парашютов одуванчиков. Ими, как звездами, было уже усеяно все небо. И почему-то становилось тревожно.