Наталия Мазова - Исповедь травы

Бабка чешет в затылке.

– Кангрань Хеведи мудрый женщина, не зря пятьдесят лет на свете живет – много умный слова романдский знает! Чиркулярный пила, это от слова «чирк-чирк».

– Вот-вот, – подтверждаю я с готовностью. – Хочу чирк-чирк старую Хеведи на много-много маленьких кусочков. А если ты сейчас же не пустишь меня на берег, с той стороны набежит тысяча с половиной арбалетчиков, и тогда нам всем будет шалалай.

– Арбалетчики – это плохо, – произносит бабка задумчиво. Копье в ее руке на секунду утрачивает твердость, и я таки выкарабкиваюсь на берег.

– Теперь давай говори, где вы прячете Герхарда. А то ведь сама найду – хуже будет.

– А с чего это я должна тебе говорить? Почем я знаю, может, ты его хочешь ножиком зарезать.

– Я Ирма диа Алиманд, – у меня все сильнее создается впечатление, что эти штучки старой Хеведи – не более чем игра, имеющая целью каким-то образом меня проверить. – Надеюсь, этого достаточно? Или тебе еще рекомендательное письмо от Верховного Экзорциста предъявить? Так ты все равно по-романдски читать не умеешь.

Имя это произвело на бабку прямо-таки магическое действие – копье полетело прочь, а лицо затопила медовая сладость.

– Так что ж ты раньше молчал, глупый романдский девушка? – восклицает она с типично восточным оживлением. – Нет бы сразу сказать – так и так, я святая Ирма, три ночи шла, не пила, не ела, все с любимым увидеться хотела!

– Хеведи, – отвечаю я ей в тон, – будь я глупая девушка, я бы тебе за такие речи все космы повыдергала. Но я девушка умная и знаю, что сумма длин языка и косы у женщины является величиной постоянной. Поэтому я лучше помолюсь святой Мариль, чтобы она вынула из волос шпильку и пронзила ею твой нечестивый язык – может, тогда он будет меньше молоть чушь.

Во время этого моего монолога бабуля только языком прищелкивает от восхищения. Нет, я просто тащусь с этих кангранцев!

– Там он, твой еретик, в оранжевом шатре, – наконец произносит она. – Спит еще. Вчера выпил у старой Хеведи весь жбанчик яблочной стоялки, кангранский воин от столького питья до своего шатра не доползет, а у этого хеаля ни в одном глазу!

Я вскакиваю на ноги и мчусь к указанному шатру. В спину мне летит голос Хеведи:

– На что он тебе сдался, молодой да красивой? Вот тот, что на том берегу тебя провожал – вай-буй, что за воин! А этот чародей только притворяется, а самому, поди, уж лет за сто…

– Точнее, тысяча двести с чем-то, – отвечаю я, обернувшись. – Он ведь на самом деле хеаль – по-нашему это называется Нездешний, – и вхожу в шатер, совершенно не беспокоясь о том, в каком состоянии оставляю Хеведи.

В просторном шатре полумрак. Хозяин лежит у стенки на войлочной подстилке, на нем такая же рубашка из коричневой шерсти, что и на кангранках. Глаза закрыты, я не вижу их, но облик – снова его собственный, хорошо знакомый всем, кто хоть раз бывал на балу в Башне Теней… Я опускаюсь на колени рядом с ним. Тонкий луч, прошедший сквозь дырочку в плотно натянутой ткани, ложится на его темные волосы и словно перечеркивает их седой прядью… Красив – как и положено Нездешнему, а я сейчас похожа черт знает на что – мокрая, грязная, в драной одежде…

Я наклоняюсь над его лицом, наше дыхание смешивается – и он открывает глаза, и необыкновенное сияние озаряет его черты:

– Золотоволосая… Как это приятно – проснуться от поцелуя прекрасной женщины!

Да не целовала я его, и не собиралась, даже в мыслях ничего такого не было!

Капля с моих мокрых волос падает ему на лоб – и он с полной уверенностью в своем праве привлекает меня к себе…

У кангранцев мы просидели еще двое суток – не знали, на что решиться дальше. Миссия наша не то чтобы совсем зашла в тупик, но появление на сцене… в общем, Шинно – спутало нам все планы.

Все это время кангранцы во главе с Хеведи, местным матриархом, создавали нам все условия для идиллии вдвоем. А на третий день с романдского берега вернулся юный внук боевой старухи и принес известие, как громом поразившее нас обоих.

Через два дня после того, как я покинула лагерь Ле Жеанно, громадная рысь неожиданно спрыгнула на него с дерева и, прежде чем кто-либо успел схватиться за арбалет, перервала горло Верховному Экзорцисту. И после этого он уже не воскрес. В рысь же, опомнившись, всадили не менее пяти стрел, но она все равно скрылась в лесу, и впоследствии дохлого зверя не нашли, как ни старались – кровавый след вел в самую чащобу и там неожиданно обрывался… И вот тут-то все и припомнили мои слова о том, что Зверь от зверя и погибнет.

– Это рука Господня, – убежденно заключил свой рассказ молодой кангранец. Я только хмыкнула, переглянулась с Хозяином… и промолчала. «У всех нас есть звериные имена, моего брата зовут Рысенок…»

А старая Хеведи, почесав в затылке уже знакомым мне жестом, проговорила с хитрым огоньком в глазах:

– Священная загадка, однако…

Катрен III. ПРИВИЛЕГИЯ БРАТСТВА

– В общем, у тебя на раздумия шесть часов – время, пока я сплю. Надумаешь раньше – ударишь вот в этот гонг, придет Хуана.

С этими словами Многая делает шаг в льдисто-белую стену рядом с камином. Тело мое уже напряглось – броситься, удержать, ухватив за длинные волосы – но разум мгновенно осаживает его: это ниже твоего достоинства, Элендис Аргиноль…

Я остаюсь одна в круглой комнате со стенами из белого полированного камня. Они словно призваны еще усилить то ощущение непреходящего холода, которое не покидает меня с того момента, как я переступила порог этой… черт ее побери совсем, тоже Башни.

Башни в центре малого Перекрестка, не отмеченного ни на одной известной мне топограмме из хранящихся в Башне Теней. И тем не менее пустившей корни достаточно давно, чтобы даже создать свой Силовой Орнамент. Совсем маленький, правда – три с половиной отростка, ибо четвертый все еще слаб и неустойчив…

Мать вашу… «Да, это задница, и я узнал ее отнюдь не по улыбке вертикальной…» Похоже, я влипла наиболее масштабно за последние два с половиной года. А я ведь уже успела вообразить, что загнать меня в такое положение вряд ли кому-то под силу…

Оказывается, под силу. И не «кому-то», а всего парочке магов-недоучек женского пола, не лишенных известной хитрости.

Белые стены, белый потолок, белый каменный же пол. На полу – старый кусок коврового покрытия, бывший темно-зеленым до того, как его сплошь залили вином и затоптали табачным (а может, и не только табачным) пеплом. Три четверти окружности стен опоясаны малиновым диваном той же степени обтерханности, что и ковер. В оставшейся четверти имеет место камин с кучей золы и без единого поленца – то немногое, что было, сгорело за предыдущую пару часов. На исцарапанном полированном столе, меж восковыми холмиками оплывших свечей, валяется, как простой кусок стекла, чистый кристалл записи звука. Еще пара полок с посудой на стенах – а больше в комнате нет ничего. И самое главное – нет дверей. Только окно с широким подоконником, сплошь заваленным черновиками каких-то магических расчетов. Рама не открывается – я уже выяснила это, когда попыталась проветрить комнату от дыма зелий, сожженных Многой. Да даже если бы и открывалась, все равно не стану я прыгать с высоты в двадцать метров на снежную равнину, над которой и солнце-то еще толком не взошло…