Джон Майерс - Серебряный Вихор

— Естественно, — согласился Джонс. Он провел рукой по волосам. — Вот почему я нуждаюсь в помощи. Предприятие небезопасное, хорошо еще, если останемся живы.

— Шендон не из робкого десятка, — заявил Голиас, пока я угрюмо обдумывал слова Джонса. — Давайте-ка еще по одной!

12. Вперед по Уотлинг-стрит

На следующий день, сразу же после завтрака, Голиас заложил свои браслеты. На вырученные деньги он оплатил гостиничный счет Луция и выкупил его скарб. Луций имел при себе едва ли не целый гардероб, что для путешественника обременительно, но после утруски его пожитки поместились в маленьком дорожном узелке. Мы были ограничены в средствах, и потому путешествовать предстояло пешком.

Свой костюм и костюм Голиаса я уже описал; остается только упомянуть, что, по настоянию Голиаса, мы приобрели две шпаги в виде тростей. Но Джонс перещеголял нас обоих: на нем были желтые чулки, лазурные штаны, алый жакет, отделанный золотым галуном». С пояса у него свисал меч. Мысль о том, что дело сдвинулось с мертвой точки, приводила юношу в доброе расположение духа. Я также был в недурном настроении: после путешествия по главной дороге страны мне предстояло увидеть столицу. Я уже почувствовал себя бывалым путешественником. Романия перестала казаться мне диковинной, и мой интерес к ней постоянно возрастал.

Свежесть впечатлений не исчезала. На третий день пути, около двух часов пополудни, дорога нырнула в дубовую рощу. Приблизившись к ней, мы услышали возню за поворотом и замедлили шаг. Вдруг из рощи раздался женский визг. Из осторожности я пошел еще тише, но Джонс бросился к повороту. Схватив юношу, я оттащил его назад.

— Полегче, Луций, — посоветовал я.

— Женщина зовет на помощь! — воскликнул он, вырываясь и пытаясь обнажить свой меч.

— Послушай, сынок, — сказал я ему, — если женщина кричит, это еще не значит, что ее обижают. И не всякую обижают напрасно. Давай-ка выясним, что случилось, прежде чем крушить черепа.

В роще снова завопили, и Джонс обезумел от ярости.

— Пусти, черт побери!

Он вырвался и устремился вперед, размахивая мечом.

— Прекратите насилие, или вы поплатитесь жизнью.. — кричал он неизвестному противнику. Я в тревоге взглянул на Голиаса.

— Нельзя оставлять его одного, — сказал он.

Разумеется, мы не могли его бросить и потому побежали вслед за ним.

Добежав до поворота, Джонс вдруг остановился как вкопанный. Да, женщины попали в беду, но помочь им мы уже ничем не могли. С ветки свисало безжизненное тело, раскачиваясь в петле. Услышанный нами крик был предсмертным воплем, а теперь завопила вторая женщина, потрясенная утратой.

Мне стало не по себе, но страшился я не присутствия трупа, а подозрительности живых. Оказаться в чужой стране поблизости от мертвого тела и без каких-либо удостоверений личности было не самой приятной штукой. С того света повешенную не вернешь — так стоит ли напрасно рисковать? Голиас тоже явно был не в восторге от случившегося. Он крикнул Джонсу, чтобы тот вернулся, но, к сожалению, опоздал. Луций и ухом не повел, хотя пошел медленнее.

— Надо выяснить, кто это сделал, — крикнул он нам.

Покорно переглянувшись, мы присоединились к нему. Луций уже склонился над женщиной, которая, плача, лежала на земле, и пытался утешить ее. Мы подошли к мертвой. Мне не приходилось видеть более отвратительную каргу. Лицо ее было морщинисто, как маска из кокосового ореха (такие маски владельцы баров в изобилии ввозят из тропиков). И смугла она была, как кокос, разве что чуть светлее. Бесформенное туловище старухи болталось в балахоне из грязных цветных тряпок, какие носят цыганки. Из-за пестроты одежды мертвая выглядела еще более отвратительно. Плачущая женщина, при ближайшем рассмотрении, оказалась совсем еще ребенком. И она была смугла и пестро одета. Джонс, обняв девочку за плечи, гладил ее по голове.

— Скажи нам, кто в этом виноват, — ужаснул он меня своей решительностью, — и мы зададим ему перцу.

Мне больше всего хотелось поскорее убраться отсюда, но нельзя же было бросить малышку в беде. Наконец девочка немного успокоилась и проговорила сквозь слезы:

— Ни-никто. Она сама удавилась.

Для девочки это было вдвойне ужасно, но я поневоле почувствовал облегчение. И так забот хватает, а тут еще мстить за старую цыганку. Говоря откровенно, ее убийцу можно было бы обвинить самое большее в нарушении общественного спокойствия.

От радости, что нам не придется гнаться за новоявленным врагом, мое сочувствие к девочке значительно возросло. Луций растерянно молчал, и потому с цыганочкой заговорил я:

— Это твоя родственница, малышка?

— Моя бабуля.

— Твоя бабушка, да? Ты говоришь, она сама повесилась?

— Да. От отчаяния.

Девочка перестала всхлипывать. Я подумал, что ей полезно будет выговориться, и продолжал расспросы.

— Ее постигло какое-то разочарование, так? — Зная, что старики пуще всего боятся нужды, я спросил наугад: — Она осталась без денег, которые надеялась получить?

Девочка, не отрываясь от плеча Джонса, скосила на меня один глаз.

— Бедняки не нуждаются в деньгах, — ответила она загадочно и вдруг опять разразилась рыданиями. — Он не умер, не умер!

Мы с Луцием поморгали в недоумении.

— Кто не умер? — спросил он.

— Враг моей бб-бабули.

До сих пор я не вспоминал о Голиасе. Услышав, как он закашлялся, я оглянулся. Голиас стоял, прислонившись к стволу рокового дерева, и смотрел на нас с ехидцей. Голос его, впрочем, прозвучал мягко:

— Если женщина не любит, она должна ненавидеть, — заметил он.

Девочка подняла голову и посмотрела на него.

— Бабушке некого было любить, кроме меня. Она оставила свой табор.

— Из-за своего врага? — спросил Голиас со строгостью судьи, которому известны все факты.

— Да.

— А что он сделал?

— Он? Бабуля его ненавидела за то, что ее родичи к нему привязались.

— Бывает, — согласился Голиас. — Послушай, мы не представители закона, да и представители закона твоей бабушке уже не страшны. Чем старушка могла бы навредить мужчине?

Маленькая цыганочка, помолчав, с полуухмылкой взглянула из-под спутанных волос.

— Моя бабушка вряд ли бы с ним справилась — он был такой здоровенный, высокий, как вон тот молодец с серебряной прядью в волосах. Но кто-то поднес ее недругу стаканчик молока. — Девочка просияла при этом воспоминании. — И вот ему стало дурно. Мы его навестили: он думал, что уже умирает. — Затем ее личико вновь помрачнело, и голос упал. — Однако он взял да и выздоровел.

— А ведь твоя бабушка была уже очень стара, — сочувственно заметил Голиас.

— Да, она жила только этим, одним-единственным ожиданием, — прошептала девочка. — И знала, что другого случая больше не представится.