Анна Оуэн - Стальное зеркало

В сказку про «добрых соседей», где тебя сначала накормили, напоили, спать уложили — а потом как потребовали чего-нибудь этакого, что уже есть, а сам еще не знаешь…

Прямо с утра же, еще толком не рассвело — «господин граф, вас желает видеть ваша матушка». И, с порога:

— Сын мой, я вами крайне недовольна.

— Матушка, у вас есть к тому основания, но ваше неудовольствие, равно как и мое раскаяние, положения не исправят.

Эхо гуляет между стенами, сквозняки таскают слова туда-сюда. Матушкин гнев, мои покаяния. Да, матушка трижды права. Анна могла сто раз сама вешаться мне на шею — с благословения ее батюшки, между прочим — но мне не следовало принимать ее игру. Я очень хорошо понимаю такие вещи. Потом. И тут тоже холодно, а с утра и натощак выволочки получать — вдвойне противно, даром, что заслуженные.

— Я надеюсь, что вы не поспешите окончательно… исправлять это положение, — цедит матушка. — Вы достаточно позаботились об этой особе.

— Матушка, вы забываете, что я обручен, — и соответственно, не имею права исправлять положение далее. Не могу жениться на Анне, даже если бы захотел — а меньше я хочу разве что жениться на нашей королеве.

У стоящей у окна женщины дергается бровь.

— Джанет Битон умерла еще в начале прошлой весны. Вам не сообщили?

— Нет… мне очень жаль. — Не сообщили. А может быть это было в одном из тех перехваченных писем, разве теперь разберешь. В начале весны я был уже в Орлеане и бился о стенку головой, пытаясь предотвратить войну.

— Простите. Я была уверена, что вы уже знаете. — Лицо у матушки не меняется, и голос тоже. — Джеймс, у вас родился крепкий здоровый сын. Он унаследует мои владения. Но я не хотела бы видеть его мать вашей супругой. — Интересно, чем это Анна ухитрилась ее допечь? И ведь никакой тут материнской ревности нет и в помине, когда я сообщил о помолвке с Джанет, матушка только поджала губы и сказала: вы, сын мой, совершеннолетний, носитель титула и глава дома…

— Матушка, этого не произойдет. — К счастью, именно этого обещания я Анне и не давал. Даже наоборот. Объяснял, что позабочусь, что не оставлю, что дети получат имя, но что жениться на ней я не смогу, связан. И что решать — ей. Она предпочла мне не поверить, но я не лгал. Я связан, и вовсе не с Джанет. Я связан землей, людьми и должностью. И в жены я возьму большие деньги или хороший союз.

Холодно, холодно — а сесть не предложили, а то можно было бы устроиться у жаровни, но нет, матушка в этом доме полновластная хозяйка, еще с тех времен, когда отец с ней развелся, и порядок тут — ее. Порядок, конечно, подобающий, не хуже, чем у лорда канцлера, и тоже как-то… неуютно. Или не в замке и не в порядке дело, а в том, что мне здесь не слишком-то рады. Потому что раньше-то мне здесь нравилось, и ничего с тех пор не изменилось. Те же матушкины покои, те же узкие окна, кресла с высокими спинками, жаровни по углам, оставленное на столике у окна шитье, молитвенник, шаль — кажется, все та же, что и десять лет назад…

— Я не понимаю, о чем вы думали, вступая в такую связь! — Ну конечно, буря только начинается. — Эта особа утверждает, что вы помолвлены с ней и потратили на военные нужды ее приданое. Я не склонна ей верить, но я хотела бы получить от вас подтверждение тому, что это вымысел или преувеличение.

— Наполовину. Я не был помолвлен с ней и более того, я не менее десяти раз объяснил ей, почему это совершенно невозможно. А вот все, что она говорит о приданом — правда. Хотя корабли целы.

— Вы просто удивительно похожи на своего отца, Джеймс. — В устах матушки это не похвала. Впрочем, как и в любых других. И ей еще отцовские авантюры обошлись дешевле, чем многим прочим. Две трети приданого, да единственный сын, по условиям развода оставшийся с отцом. То есть, я. То есть, с дядюшкой — потому что папаше было не до меня.

— Приходится согласиться.

— Я постаралась бы загладить ваше безрассудство и как-то позаботиться о ее будущем согласно ее положению, но эту особу легче загнать в католический монастырь, чем подступиться к ней с подобным предложением.

— Ее зовут Анна, матушка. — Да. Представляю. Девица, взыскующая мужа — это еще полбеды, одна из дочерей датского адмирала могла бы найти себе супруга в Каледонии без особого труда. Но эта девица жаждет в мужья лично меня…

— Я знаю, как ее зовут! — Матушка садится в кресло, и вот теперь видно, что она устала. И постарела, пожалуй. А я ей целый год не писал… — Джеймс, я понимаю, как тяжело вам приходится. Но вы переходите все границы допустимого.

— Я знаю, матушка. И тяжелое положение в данном случае не оправдание, но разбитого не соберешь. Анна может поступать, как знает, до сих пор она именно так и делала. Если она не примет вашу помощь, вы не отвечаете за ее судьбу.

— Замолчите! Вы пытаетесь спрятаться за женскую юбку! — леди Морхэм вскидывает голову. — Вы не годитесь ни в жертвы насилия, ни в невинные соблазненные монахи, чтобы всю вину перекладывать на эту женщину…

— Матушка, вы плохо меня слышали. Я сказал — вы не отвечаете за ее судьбу.

— Зато вы — отвечаете.

— Совершенно верно. И если ни один придуманный вами способ не подходит, придумывать придется мне. Но чего я не обещал, я делать не стану.

— Мы не можем вернуть ей долг. Значит, уговорите ее послушаться меня.

— Я постараюсь, матушка.

И да поможет мне Бог, потому что больше мне никто помочь не в силах. Всех остальных Анна переупрямит.

У семейства Гордон имеется все же ряд неотъемлемых достоинств. Никакого любопытства, ни лишнего, ни нелишнего, в спутнике не обнаруживалось, впрочем, это уже казалось привычным. Никаких вопросов. Куда сказано — туда и едем, все равно ведь до границы рано или поздно доберемся, так какая разница, каким именно путем? В гости — так в гости. К сестре — так к сестре, а что там в гостях ожидается жених из Стюартов, ну так и пусть себе… Да и чем там спутника — и на ближайшее время командира, — в материнском замке так огорошили, что визит продлился лишь пока метель не давала выехать, тоже интересоваться не стал. Хорошо. Удобно. Потому что это пока все объяснишь — почему тебя одной рукой за воротник держат, чтоб не женился на ком не надо, а другой при этом бьют за безответственность…

И главное, правильно же бьют… но все равно неприятно. Или тем более. А еще это бессмысленно, потому что не помогает. И сам себе сто раз говоришь, а потом просыпаешься посреди очередной дыры и думаешь «ведь знал же, что ничем хорошим не кончится».

Только на сей раз оно не просто ничем хорошим не кончилось — оно вообще еще не кончилось. Ничем. И, кажется, никогда не кончится. Когда ухо простудишь — так и думаешь, что никогда не пройдет, всегда, до скончания века будет ныть и спать мешать, пей не пей, грей не грей, ни-ког-да не кончится.