Вера Огнева - Дети вечного марта. Книга 2
— Мы все вместе много лет назад ездили по стране в таборе арлекинов.
— Неслыханно! Чтобы люди были арлекинами… хотя, я что-то такое слышал. Вы ездили одни?
— Нет, старшим у нас был конь по имени Шак.
— Как могли оказаться в одном таборе люди и конь, судя по имени происходящий из вольных кланов?
— Мы вместе бежали от змей.
— Ты права, — усмехнулся князь жене, — придется звать почтенного Ири, иначе нам грозит, запутаться в человеческой лжи.
Игорь ни за что бы не узнал потешного толстяка- повара. В зал вошел невысокий изящный царедворец одетый едва ли не богаче своего господина. Он с достоинством поклонился княжеской чете, мельком глянув на гостей. Лицо невозмутимого царедворца дрогнуло и в следующий миг он пал на колени перед троном:
— Позвольте мне, господин, обнять своих побратимов?
Теперь пришла очередь удивляться рыси, но он не стал суетиться, просто кивнув. Ири обнял Суна, потом Игоря. Радость повара была неподдельной. Но князь не дал затянуться приветствию:
— Почему ты, почтенный Ири, не говорил, что побывал в плену у змей, да еще бежал?
— Вы не спрашивали, господин, а я с читал себя не вправе хвастаться. Тем более, если бы ни Шак и наш друг Игор, никакого побега бы не случилось.
— Этот пособник чистюков помог тебе бежать?
— О ком ты говоришь, господин?
— О человеке, которого ты назвал своим другом.
Ири отшатнулся:
— Игор, произошло недоразумение, или мой господин прав?
Можно было невозбранно соврать. Что стоило, быстро придумать новую историю? Вряд ли Сун стал бы перечить. Но врать в глаза, искренне обрадованному, другу Игорь не смог. Да, на карте стояло не только возвращение, но и сама жизнь, однако что-то сломалось внутри, или наоборот — мучительно срослось.
— Прости, Ири… твой господин и прав и не прав одновременно. Слишком много случилось за последние двадцать лет. Всего в двух словах не расскажешь.
— Я никогда не поверю, что ты по своей воле связался с чистюками.
— Не по своей, но связался. Мне было приказано тебя выкрасть. Чистюки знают, что ты как никто разбираешься в ядах. Ты им нужен. В обмен на тебя мне обещали двух летучих горностаев. Герцогу срочно понадобились эти птицы. Свои у него погибли. Сун был главным птичником… да ты и сам знаешь. Нас послали с поручением.
Ири потемнел лицом.
— И ты согласился выполнить все, что тебе приказали? — Лицо бывшего повара стало несчастным.
— Поручение герцога тебя не касалось. Ему нужны были только голуби. Но в Меце мы попали в стан чистюков. Нам предложили на выбор — либо смерть, любо выкрасть тебя и привезти им.
Игорь не стал говорить, что так и сяк прикидывал, как выйти из положения, чтобы никто не пострадал. Пусть думают, что хотят. Он и так вывернулся перед ними наизнанку. Им ли понять, что такое быть оторванным от своего Мира. Да, никогда! Объяснять бесполезно. Им не влезть в его шкуру.
В зале воцарилось напряженное молчание. Князь Аркас думал, попеременно переводя взгляд со своего повара на гостей. Княгиня легко улыбалась. Ири вытянулся в струнку, ожидая решения своего господина. На Игоря он больше не смотрел. Сун стоял, сутуля плечи. А сам Игорь уставился в стену поверх голов княжеской четы. Внутри стало пусто и тихо. Кажется, он уже все проиграл, кроме самой жизни, но без надежды на возвращение она ему была не нужна. Ах, да, он же собирался найти Апостола и выяснить, кто кого предал. Пожалуй, если князь рысь выпустит из когтей свою жертву, останется только это.
— Ты прожил у нас почти двадцать лет, почтенный Ири, ты спас нашего сына, когда его укусила змея. Знай я тебя меньше, не поверил бы. Мне нет необходимости с тобой кокетничать, мы перестали верить людям. Только избранным. Поручишься ли ты за своих побратимов? Если мы сохраним им жизнь и свободу, не используют ли они нашу доброту во вред?
— Я не знаю. — Ири приложил руку к груди. — Я признаю, что они скомпроментированы в ваших глазах, но, может быть, мой добрый господин даст им возможность оправдаться?
— Зачем? Я лучше предложу им на выбор: остаться у нас и служит, как служишь ты, или уходить в приграничье. Туда не дотянутся ни герцог, ни чистюки. Что скажете?
— Я остаюсь, — без запинки сказал Сун, даже не покосившись в сторону Игоря.
А зачем? Кто ему бывший начальник дворцовой стражи? Игорь ведь и внимания-то на него особенно не обращал, делал, что считал нужным, врал, что на ум взбредет, требуя только подтверждать свои слова. В глубине души он не считал Суна равным. И получил.
А что собственно, получил? Он просто забыл, что человек может быть свободным в выборе. Долгая жизнь в паутине герцогской лжи приучила к несвободе. Он ею дышал как воздухом, задохнувшись, как только оказался в атмосфере истины, в которой слово имеет значение и имеет вес. Тут придется заново учиться дышать.
Если останется у рысей — научится. А дальше-то что? Однажды ночью навалится черная тоска, которую глушила герцогская лож, и бывший раб, бывший арлекин, бывший начальник дворцовой стражи, вечный чужак наложит на себя руки.
— Я ухожу. Прости, Ири, — вскинул руку в останавливающем жесте Игорь. — Я не останусь. Мне тут нечего делать. И вас прошу, простить, князь. Я тут не приживусь. Если вы еще не поняли… я чужак.
— Я действительно не понял.
— Я человек из другого Мира. Как попал сюда, не помню. Ири и Сунн могут подтвердить. Я долго жил при герцоге в надежде, что он сможет отправить меня домой. Вернуться к нему я теперь по понятным причинам не могу, остается, пробиваться самому. Попробую.
— Я тебе верю, — просто сказал князь. — Отдыхай. Завтра ты покинешь нашу землю. Тебя проводят до приграничья.
Глава 8
Всадники в серых одеждах зажали Саню с трех сторон, постепенно оттесняя от товарищей. Кот пытался сопротивляться. Но куда было его смирному низкорослому коньку тягаться со зверями, на которых, скакал конвой. Пока еще мог видеть, Санька шею сорвал, выворачивая на Шака. Лицо помолодевшего Апостола оставалось безмятежным. Не знай его Саня, посчитал бы, что тот спокоен. Но, знал, а по тому напряженно ожидал, что он предпримет, только погодя сообразив: решись арлекины на сопротивление, их сомнут. Когда уже шея не выворачивалась, так далеко позади осталась телега, кот натянул поводья. Не тут-то было, его зажали конскими боками. Не отпусти он повод, оба и сам и конек полетели бы в траву.
Саня заглянул под надвинутый куколь правого конвоира. Хоть режь, хоть озолоти, оттуда не сдавало живым. Будто глиняный болван трясся под серой накидкой. Левый — то же самое. Саня начал искать живую нитку, связывающую болванов с кукловодом, не нашел, расслабился, и тут накатило. Из массы серых, которые одинаково прямо держались в седлах, пришло: смесь тревоги, удовольствия и тихого злорадства. Но все это тлело под гнетом воли, сковавшей послушную массу живой нежити. Пустил, значит, кукловод на арлекинов серых болванов, а сам чего-то про себя пасет.
Осталось, расслабиться и править, куда велено. Начни артачиться, не исключено, наваляют тебе всей серой толпой. Ну, тебе — ладно: сам напросился, друзьям перепадет. А они не при чем. Хоть режь, хоть, опять же, мордой об стол, Саня чувствовал не по ним серый переполох, а по нему, не совсем — как выяснилось — простому коту.
Наваляют — это во первых, а во вторых: окажи характер, нипочем не разберешься, что у хозяина серого воинства на уме.
Дикое поле сменилось прямым, как натянутая веревка трактом. Не иначе, серые торили. Нормальный человек, он смотрит, где спрямить, где обогнуть, чтобы дорога легла и полегче и повеселей. Да еще чтобы заступ с лопатой не стереть в пыль пока строишь. Тракт наводили не задумываясь. Горка — срыть! Болото — засыпать! Дубрава? Срубить без всякой жалости. От дороги веяло вовсе уже чем-то нечеловеческим.
Вот тебе фокус: есть люди, есть не люди, а тут совсем… третий сорт. И смотрит в спину. Как еще дыру в куртке, подарке любезного друга Пелинора, не прожог?
Шли уже часа два. Тракт позволял развернуться лавой. Конвой перешел в галоп. Саня натянул повод, сбивая серую орду с шага.
Обойдутся! Ему добрый конек был дороже, чужого мнения о себе. Пусть серый кукловод думает, что хочет. Да и присмотреть за телегами, что остались далеко позади, не мешало. Но сколько кот их ни выглядывал — не нашел.
Он уже решил вовсе остановиться и выяснить, что к чему, когда на дальнем краю белой нитки тракта обозначилось черное пятно. Быстро потянулись вверх тонкие шпили крыш.
Ворота открылись сами. Только передовые всадники подъехали к подъемному мосту, тяжелые черные створки, окованные железом, бесшумно разошлись и отряд по трое пошел в проем. Сварливому коту деваться оказалось некуда. Ругая себя последними словами, за то что не придумал, как присмотреть за товарищами, окруженный серыми, кот пошел через мост.
