Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

Вырвавшись из приемной палаты, Ратарь принял назад свой меч от низко склонившихся перед ним лакеев. С каждым шагом, удалявшим его от дворца, спина маршала выпрямлялась.

Когда Ратарь вернулся в штаб, адьютанты кланялись перед ним, и называли «государь», торопились исполнить любой его приказ и рассыпались восторженными словесами. Маршал Ункерланта гордился про себя собственной компетентностью. И все же тяжкая тайна продолжала храниться на задворках его рассудка: в Ункерланте уступать властью только конунгу — все равно что быть ближайшим целым числом перед единицей. Нулем он был и останется нулем навсегда.

Стоя на пирсе в гавани Тырговиште, Корнелю выслушивал последний приказ.

— Вы должны нанести верфям Фельтре как можно больший урон, капитан. — Голос командора Дельфину был непривычно серьезен и суров. — Как можно больший. Но возвращайтесь живым. У Сибиу не так много хороших солдат, чтобы разбрасываться ими.

— Понимаю. — Корнелю поклонился своему командиру, который был не только коммодором флота, но и графом королевства Сибиу. — Я исполню что должно. Это задание важно для нас — иначе вы не послали бы меня.

Дельфину поклонился в ответ, потом расцеловал Корнелю в обе щеки.

— Это задание крайне важно. Но твое возвращение важно не менее — война продлится еще долго, и это не последний твой выход в море.

Шесть золотых нашивок на рукавах иссиня-зеленого мундира Дельфину и золотой кант на форменной юбке сияли на предвечернем солнце. Если бы капитан третьего ранга Корнелю был в форме, то у него нашивок было бы четыре, но черный резиновый комбинезон не имел знаков различия — только впечатанные над сердцем пять корон Сибиу. За плечами капитана болтался прорезиненный мешок.

Шлепая резиновыми ластами, Корнелю неуклюже доковылял до края пирса. Внизу, в воде, его поджидал небольшой темно-серый левиафан: всего в пять не то шесть раз длиннее седока. Крупные экземпляры достигали вдвое больших размеров.

Чудовище обратило к моряку маленький черный глаз.

— Привет, Эфориель, — обратился к нему Корнелю.

Левиафан фыркнул дыхалом и раззявил полную длинных, острых зубов пасть. Челюсти его были приспособлены, чтобы ловить рыбу, но если они сомкнутся на человеческом теле, то перекусят его напополам.

Скользнув в воду, Корнелю уцепился за упряжь, обвивавшую длинное тело Эфориели и державшуюся на грудных плавниках. Он потрепал гладкую, на ощупь мало отличавшуюся от резинового костюма подводников кожу зверя — не условным знаком, а вместо приветствия. Он очень привязался к Эфориели и даже назвал ее в честь первой своей девушки, хотя никому в этом не признавался.

На той же упряжи под брюхом левиафана висели ядра в обтекаемых коробах, частично заполненных воздухом, чтобы их не тянуло ко дну. Корнелю оскалил зубы в жестокой усмешке. Очень скоро он доставит эти ядра в Фельтре — но альгарвейцы вряд ли очень обрадуются такому подарку.

Командор Дельфину помахал подводнику с пирса.

— Да пребудет с тобою удача!

— Благодарю, сударь! — крикнул в ответ Корнелю.

Он похлопал Эфориель по гладкому боку — уже более настойчиво. Под кожей левиафана прокатилась мощная волна, и одним ударом хвоста Эфориель оставила позади гавань Тырговиште, а с ней пять главных островов архипелага Сибиу. Путь ее лежал к альгарвейскому берегу, за добрые пять десятков миль открытого моря.

— Сюрприз… — пробормотал Корнелю и сам с трудом себя услышал: волны плескали в лицо. Перед выходом в море сибианские флотские чародеи наложили на капитана заклятье, позволявшее добывать воздух из воды, словно рыбе (вообще-то ученые настаивали, чтобы чары действовали иначе, чем жабры, но эффект получался именно такой, а больше моряка ничего не волновало).

Без сомнения, альгарвейские корабли патрулировали становые жилы, чтобы не позволить сибианским и валмиерским фрегатам совершать рейды на Фельтре — город, который служил главным портом Альгарве на Узком море, покуда король Мезенцио не наложил свои лапы на Бари. Герцогство могло похвастаться несколькими превосходными гаванями. Теперь, когда они попали в руки альгарвейцев, сдерживать флот короля Мезенцио будет куда сложнее.

— Но я-то не по становой жиле плыву, — прошептал Корнелю и фыркнул соленой водой.

Эфориель в своих передвижениях не зависела от силовых линий земли. Она перемещалась своими силами и сама выбирала путь. Никто не будет искать ее, пока не станет поздно.

Эта мысль едва промелькнула в голове у подводника, когда у него захолонуло сердце: в нескольких сотнях локтей впереди над волнами поднялся фонтан. Неужели по нелепейшей случайности его путь пересекся с маршрутом какого-то альгарвейского подводника, намерившегося учинить разгром в Тырговиште или другом сибианском порту?

Потом животное показалось над водой, и Корнелю вздохнул с облегчением: то был всего лишь кит — пузатый, будто обрубленный, больше похожий на несоразмерно головастую рыбу-переростка. Родичи Эфориели были куда стройней: с вытянутыми черепами, больше похожие на змей, если бы не грудные и хвостовые плавники.

— Давай, милая! — Он снова шлепнул зверя по спине. — Нам бояться нечего — это всего лишь твои бедные родственники.

Эфориель снова фыркнула, как бы говоря, что и сама поглядывает на китов сверху вниз, и тут же свернула, врезавшись в стаю скумбрии. Корнелю с трудом удержал ее на курсе, не позволяя метаться туда-сюда за добычей. Левиафан и без того не голодал, но в мозгу Эфориели сохранилось твердое убеждение, что если бы ее отпустили на волю, то она могла бы поймать куда больше.

Огромный зверь мог бы и не подчиниться командам наездника, а тот бессилен был его остановить. Но этого Эфориель как раз и не осознавала — хорошо обученное животное, с младенчества привыкшее повиноваться командам слабых мелких созданий, цеплявшихся за ее спину.

Корнелю больше волновался, как бы в погоне за рыбой Эфориель не устремилась в глубину. Заклятье позволило бы ему не задохнуться под водой, но левиафан способен был погрузиться глубже, чем способно выдержать человеческое тело, и вынырнуть так быстро, что у наездника вскипела бы кровь в жилах. Левиафаны были приспособлены к жизни в море куда лучше, нежели люди.

Вскоре, однако, стая скумбрии рассеялась, и Эфориель вновь легла на курс. Лишь единожды на своем пути Корнелю заметил вдалеке корабль на становой жиле: сибианский или альгарвейский, подводник не мог бы сказать. Здесь, в нейтральных водах, судно могло принадлежать любому из соперников. Но к о чьему бы флоту ни было приписано судно, на борту никто не заметил ни Эфориели, ни ее седока. Подводники не тревожили тока чародейных сил по жилам земли. Даже древним каунианам под силу было бы повторить их достижение, если бы взбрело в голову, — хотя древние не умели делать ядра и не открыли еще чар, позволяющих дышать под водой.