Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

И прошли сквозь строй фортвежских улан, словно сквозь солому, стаптывая коней и единорогов. Экипажи на спинах рогатых великанов сеяли хаос и погибель огнем жезлов и пламенем рвущихся ядер. А бегемота остановить было непросто. Броня защищала их от лучей, а прицелиться в седоков — кирасир, как успел заметить Леофсиг, — на движущейся мишени было практически невозможно.

Кавалерия оказалась уничтожена или рассеяна их атакой, как фортвежские драконы — стаей альгарвейских, теперь с удвоенной силой набросившихся с воздуха на позиции противника, уже прорванные атакой бегемотов. Леофсиг выстрелил в солдат на спине ближайшего зверя — выстрелил и промахнулся, а в следующий миг ядро разорвалось рядом с ним. Взрывная волна сбила солдата с ног, швырнув лицом в пыль.

Леофсиг поспешно вскочил снова. Альгарвейская пехота перешла в наступление, устремившись сквозь брешь, прорванную бегемотами в рядах фортвежцев.

Рядом оказался офицер — какой-то незнакомый, но все же командир.

— Что нам делать, сударь?

— Что делать? — эхом отозвался капитан. Выглядел он, словно оглоушенный. — Отступать, что еще? Здесь они нас разгромили. Возможно, мы еще сможем отбиться, хотя как сопротивляться такому…

Помотав головой, он развернулся и побрел на запад, в сторону границы. Ошеломленный Леофсиг последовал за ним.

Не склонный к ложной скромности, маршал Ратарь отлично знал, что во всем Ункерланте его превосходит властью только один человек. Никто из герцогов, баронов и князей не мог сравниться влиянием с главнокомандующим армией конунга Свеммеля. Никто из придворных в Котбусе не мог близко сравниться с ним, и никому из дворцовых подличателей не удалось заставить конунга усомниться в верности Ратаря — а пытались многие.

О да, властью маршал уступал только самому Свеммелю. Когда Ратарь проходил коридорами похожего на крепость дворца, высившегося на холме в центре столицы, сердца придворных преисполнялись зависти. Зеленая лента, наискось пересекавшая сланцево-серый мундир, говорила о высоком положении тем, кто не узнавал суровые, резкие черты маршальского лица. Женщины, почитавшиеся прекрасными, находили это лицо привлекательным. Ратарь мог бы овладеть многими из этих женщин — включая и тех, чьи мужья желали его погибели. Если бы маршал мог с уверенностью определить, кого из этих дам притягивал мундир, а кого — мужчина под мундиром, он получил бы куда больше удовольствия от этого занятия.

А может, и нет. Развлечения в обычном понятии слова маршала не слишком привлекали. Кроме того, он знал одну тайну, ведомую только ему, — хотя, быть может, кое-кто из его старших подчиненных или другие министры конунга Свеммеля подозревали о ее сущности. Ратарь мог бы выдать эту тайну без всякого страха, но знал, что никто ему все равно не поверит, и потому молчал. Болтливость его натуре не была присуща.

Прежде чем прошествовать в палату аудиенций к своему монарху, маршал снял меч с перевязи и уложил на полку в передней. Потом телохранители конунга обыскали его, тщательно и мелочно, будто пленного. Окажись на месте Ратаря женщина, ее осматривали бы матроны.

Унизительным этот осмотр маршалу не казался. Телохранители исполняли свой долг. Ратарь впал бы в ярость (а конунг Свеммель — в бешенство), если бы те пропустили посетителя без досмотра.

— Проходите, сударь, — произнес в конце концов один телохранитель.

Ратарь промедлил еще минуту, оправляя мундир, потом шагнул через порог. Перед лицом владыки Ункерланта суровое маршальское спокойствие дало трещину.

— Ваше величество! — вскричал он. — Сердечно благодарю, что был допущен в ваше присутствие!

Он пал ниц, коснувшись лбом зеленой ковровой дорожки, тянувшейся к трону, на котором восседал конунг Свеммель.

Собственно, любой стул, на котором восседал Свеммель, превращался в трон — самим фактом прикосновения царского седалища. Этот трон, хотя и позолоченный, впечатлял куда меньше, чем парадный, усыпанный самоцветами, что громоздился в Великом чертоге конунгов (его Ратарь полагал нестерпимо безвкусным — еще один бережно хранимый секрет).

— Восстань, маршал, — приказал Свеммель тоненьким голоском.

Ратарь поднялся и вновь почтил его величество поклоном, в этот раз простым поясным.

Конунгу Свеммелю было уже хорошо за сорок — на пару лет меньше, чем его главнокомандующему. Лицо его было не по-ункерлантски длинным, костистым и худым, и впечатление это еще усиливали внушительные залысины на лбу. Отступающие к темени монаршие кудри были темны — ныне, вероятно, более от краски, чем от природы. Если бы не это, конунг походил бы скорей на альгарвейца, чем на собственного типичного подданного. Впрочем, первыми конунгами древнего Ункерланта, правившими в нынешнем герцогстве Грельц, были выходцы из Альгарве. «Разбойники альгарвейские, скорей всего», — мелькнуло в голове у маршала. Но те династии давно пресеклись, а чаще пресекали друг друга мечом. А Свеммель был ункерлантцем до мозга костей, во всем — кроме внешности.

Ратарь тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Не до них, когда беседуешь со своим повелителем.

— Чем могу служить вашему величеству? — спросил он.

Свеммель сложил руки на груди. Жемчуга, смарагды и лалы, украшавшие раззолоченную парчовую мантию, ловили солнечные лучики и подмигивали маршалу в лицо, стоило конунгу повернуться.

— Тебе известно, что мы заключили перемирие с Арпадом Дьёндьёшским? — промолвил Свеммель.

«Мы» в данном случае было сугубо формальным — переговоры проходили по личному повелению конунга.

— Да, ваше величество, известно, — отозвался Ратарь.

Свеммель ввязался в кровавую свару с дёнками за земли, которые, по мнению маршала, не стоили того, чтобы ими владеть. Продолжал цепляться за них с таким упрямством, словно ледяные скалы дальнего запада, края, которые мог полюбить только горный гамадрил, обильно полнились щедрыми полями и ртутными рудниками. А потом, потратив попусту столько жизней и денег, он остановил войну, так ничего и не добившись. Воля конунга Свеммеля не знала себе закона.

— Мы, — проронил монарх, — подыскали нашим солдатам иное занятие, более нам угодное.

— И какое же, ваше величество? — осторожно поинтересовался Ратарь.

Из уст конунга «иное занятие» могло означать новую войну, помощь в уборке урожая или сбор ракушек на пляже — со Свеммелем ни в чем нельзя быть уверенным.

— Дьёндьёш — далеко не единственная держава, которая несправедливо обошлась с нами во время недавней смуты, — напомнил Свеммель и, нахмурившись, добавил: — Если бы повитухи действовали эффективнее, Киот с самого рождения знал бы, что истинное величие предназначено нам. Его все равно ждал бы топор палача, но, смирившись с этим раньше, он избавил бы страну от множества бедствий.