Третий Лад - Родион Создателев
— Данила Мстиславович, плохо дело, гм… Гайдукам твоим далече скакать... могут не поспеть. Сынка спасать требуется. Живот ему крутит, жила пошла — не иначе.
— Зачем ты мне душу рвёшь, Ануфрий? — зашёлся криком Данила. — Чего делать то, дееть что, спрашиваю, писарь ты горемычный!
— Знаю, чего вершить, только сие Господу Богу… не вполне угодно. Но коли во главу ставить здоровие невинного отрока…
— Сказывай, ну.
Данила схватил мямлю за грудки и испепелил его яркой вспышкой васильковых глаз, переполненных злой решимостью.
— Нехорошо, Данила Мстиславич, м-м, недостойно, — заартачился священнослужитель и попытался вырваться из цепкой хватки Данилы.
Только куда ему, писцу тщедушному, вырваться из рук помещика Лихого! Смехота, да и только.
— Живо сказывай. Душу выну.
— Ведунья, бабка-ведунья есть, шепчет, за-заговаривает.
— Нет у нас рядом знахарок! Врёшь ты, псаломщик Ануфрий, лябзя́ поганая, — едва не порвал чёрный ворот подрясника Данила.
— Есть же, есть одна бабка, Данила Мстиславович! Простой люд в окрестностях надо лучше знать, а не только сидеть бирюком в имении.
Колкость дьячка привела помещика в чувство — дворянин ослабил железную хватку рук. А мог бы и придушить его всмерть.
— Где она есть?
— Скажу я! Только ослобони ты меня, Данила Мстиславич. Материя добрая, порвёшь, недостойное поведение, ну.
Вскоре помещик стрелой ворвался в хоромы. Прошёл в горницу, поглядел на стонущего сынка, взглянул в мокрые от слёз глаза жёнушки. Кругом бестолково суетились мамки да прочие дворовые девки. Данила Лихой подошёл к лавке, взял сына на руки, вышел вместе с ним из хором на двор и направился в сторону конюшни.
— Овчину в повозку! — заорал помещик. — Двое холопов со мной, кобылу и коней запрягайте. Живее вы, колупа́и!
На исходе дня помещик Лихой, управляя повозкой-рыдваном, в сопровождении двух смердов прискакал к избушке, что пристроилась у самого края леса в окружении трухлявой изгороди. У раскрытых ворот стояла горбатая старушка-ехидна. Холопы осадили коней и спрыгнули на землю. Данила Лихой резво сошёл с облучка, передал поводья от каурой кобылы холопу. Бабка неторопливым шагом приблизилась к гостю.
— Мы по твою душу, бабушка. Спаси сына мово, живот ему крутит. Кишка лезет наружу. Умоляю тебя поспеши, серебром плачу!
Ехидна с пониманием покачала маленькой головой и всё тем же неторопливым шаркающим шагом подошла к повозке. В рыдване лежал малец, укутанный в овчину, и негромким голосочком стонал, закатывая от боли глаза к небесам.
— Ну же, бабусенька! Сын пропадает, а ты глазюками полыхаешь! Говори живее, будешь шептать али я поскачу до другой бабки.
— А нету в округе… иной бабки-шептуньи, — усмехнулась прелыми губами лукавая ехидна.
Один холоп с гневом глядел на горбатую фигуру ведьмы, а другой с сочувствием примечал, как васильковые глаза хозяина наполняются лютым отчаянием.
— Занятного вы мальца привезли... добрые человеки. Мальчонка любопытный, ишь ты...
Первый холоп перевёл взор от чародейки на барина и тихонечко постучал пальцами левой руки по железной рукояти от короткой сабли. Помещик и смерд столкнулись взглядами. Лихой в отрицании покачал головой, мол: “Не дёргайся, мы обойдёмся покамест без силушки…” Под репсовым кафтаном Данилы Лихого имелся кинжал в ножнах, наспех прилаженный к рубахе за пояс. “Шевелись, разлямзя́ чёртова. Доведёшь до греха…”
Бабуся поковыляла к двери избушки. У самого входа остановилась и вдруг резко развернулась горбатой фигурой к гостям.
— Неси мальца в избу, барин. А вы, холопчики, тут стойте, коней сторожите. Овса нету, пущай траву щиплют.
По стенам странного жилища бабки-ехидны тут и там висели пучки разнообразной травы-муравы. В печке стоял горшок, где на тлеющих углях клокотало пахучее варево, от которого у Данилы Лихого сразу же свело нос. В верхнем углу разместились еленьи рога, крытые паутиной. Огромный жирный паук деловито заскользил по своим владениям и замер у потолка. Данила отчётливо разглядел, как тарантул пошевелил лапками. Малец Яков лежал на лавке, бабка водила рукой по его животу и монотонно шептала исцеление. Барчук давно уже провалился в сон, а ехидна всё продолжала шептать заклинания...
Данила тщательно изучил каждый угол избы и понял, что иконы в доме нигде не имелось. Суеверный страх холодным ужом медленно полз по спине помещика. Дворянин прикрыл глаза. На него накатила тошнота — проклятый горшок в печи. Касторовый запашок травы клещевины с помесью какой-то дряни всё более заполнял пространство избы. Даниле почудилось: ещё немного и он бухнется в обморок. “Проклятая ведьма, колдовство окаянное... Куда меня занесло, Господи…”
— Спит твой сын Яшенька. Всё хорошо управила. Он теперь крепко почивать станет, не буди его.
“Откуда ей известно имя моего отпрыска?” Помещик усилием воли раскрыл глаза. Яша действительно крепко спал, слышалось его ровное дыхание. “Слава Иисусу Христу и всем святым!”
— Спаси тебя Бог, бабушка.
Даниле требовалось перекреститься, он возжелал поднять десницу для сего святого действия. Но некая неведомая сила будто удержала его от этого поступка.
— В этом доме не поминай его. Али не ведаешь… куда пришёл?
“Иконы нет... чародейство...” В голове Данилы раздался гул, словно кузнец застучал по наковальне молотом... “Бежать отсюда... к едреней бабушке. Вернее: прочь бежать от этой едреней бабуси”.
— Денежку давай, барин. Сказывал: серебром отблагодаришь.
Данила Лихой вынул из кармана малый мешочек, плотно набитый серебряными монетами.
— На стол клади, — приказала бабка.
Данила шагнул к столу и водрузил на него награду за труды. “Какого пса эта старая кочерга разговаривает со мной, природным дворянином, подобным макаром?” Чтобы унять закипающий внутри гнев, помещик Лихой подошел к оконцу и сквозь мутную пелену бычьего пузыря глянул на двор. Холопы выгуливали коней у полуразвалившегося забора.
— В родные пенаты пора возвертаться, — откашлявшись, произнес Данила.
— Чего духом пал, дворянин? Не пужайся моей избушки, касатик. Время позднее, ночуйте здесь. Утром уедете, как солнце взойдёт.
— Супружница тревожится, ждёт вестей. Поедем мы — так решил. Благодарность прими ещё раз, старушка, и бывай здорова.
Дворянин одолел гордыню и поклонился в пояс ведунье. “Пёс с ней, с колдуньей, чай, не сломлю хребет. Она мне сына спасла... и этим всё сказано”. Однако спасительница помещичьего сынка не оценила поклон от барина. Ведунья вдруг впала в раздражительность.
— Ночь на пороге... По дорогам разбойники шастают ныне. Али не слыхал про то?
— С холопами я. Отважные они ребятушки. Да и сам я — помещик Лихой Данила Мстиславич. Фамилие у меня такое, бабушка. Зело лихой корень!
