Эйдзи Ёсикава - Мусаси

После похода в горы Оцу стали одолевать приступы странной меланхолии, когда она оставалась одна в своей комнате. Она не могла понять причины, ведь одиночество было привычно ей. Да и в храме не так уж часто приходится оставаться одной. В храме ей было по-домашнему уютно, но Оцу чувствовала себя более одинокой, чем на пустынном горном склоне в течение трех долгих дней, пока ее спутником был лишь Такуан. Она полдня пыталась разобраться в своих чувствах, сидя, подперев голову руками, за маленьким столиком.

Оцу поняла, что те три дня помогали ей разобраться в себе. Одиночество, думала Оцу, как голод, оно точит изнутри. Быть одинокой – значит чувствовать необходимость в чем-то жизненно важном, чего она еще не могла определить.

Ни окружавшие ее люди, ни спокойная жизнь в храме не могли сгладить чувства одиночества, которое постоянно терзало Оцу. В горах ее окружали лишь тишина, деревья и туман, но там с нею был и Такуан. Для нее было откровением то, что Такуан стал как бы частью ее существа. Его слова отзывались в сердце, они согревали и дарили свет, какой не дают ни костер, ни лампа. Оцу простодушно решила, что она одинока, потому что рядом нет Такуана.

Сделав это открытие, Оцу поднялась из-за стола, но к окончательному выводу все же не пришла. Решив судьбу Такэдзо, Такуан большую часть времени проводил, запершись в гостевой комнате с самураем из Химэдзи. Он часто уходил в деревню, и ему было недосуг беседовать с Оцу, как недавно в горах. Оцу снова села.

Был бы у нее друг! Хотя бы один, которому она бы доверяла, на которого могла бы положиться, кто-то сильный и близкий. Этого ей недоставало, она страстно, до самозабвения жаждала обрести надежного друга.

Конечно, оставалась ее флейта, но девушке в шестнадцать лет бамбуковая дудочка не ответит на все вопросы и сомнения, терзающие девичью душу. Пора кому-то довериться, окунуться в жизнь с головой.

– Отвратительно! – вслух произнесла Оцу. Ее ненависть к Матахати не утихала. Слезы закапали на лакированный столик, глаза покраснели, голова казалась нестерпимо тяжелой.

фусума за спиной Оцу тихо отодвинули. В храмовой кухне ярко горел огонь, готовили ужин.

– Вот где прячемся! – раздался вкрадчивый голос. – Сидим, и целый день в праздности прошел.

На пороге стояла Осуги. Оцу опешила на мгновение, но быстро взяла себя в руки и пригласила старую женщину сесть. Осуги уселась, не заставляя себя долго упрашивать.

– Моя дорогая невестка, – начала она напыщенным тоном.

– Да, госпожа, – ответила Оцу, низко склоняясь перед старой каргой.

– Ты признала наши родственные отношения, и я хочу кое-что сообщить тебе, но сначала угости меня чаем. Я разговаривала сейчас с Такуаном и самураем из Химэдзи, и служка не удосужился подать чай. Горло пересохло.

Оцу послушно принесла чай.

– Речь о Матахати, – сразу взялась за дело старуха. – Я не верю всему, что болтает враль Такэдзо, но, похоже, Матахати жив и находится в другой провинции.

– Неужели? – холодно отозвалась Оцу.

– Полной уверенности нет, но настоятель храма как твой попечитель согласился на твой брак с моим сыном. Семейство Хонъидэн приняло тебя невесткой. Верю, ты не откажешься от данного слова, каким бы ни оказалось будущее.

– Да, но…

– Ты ведь не нарушишь уговор?

Оцу тихо вздохнула.

– Ну вот и хорошо! Я очень рада, – сказала Осуги, считая разговор законченным. – А то люди всякое болтают. Кто знает, когда вернется Матахати, поэтому я хочу, чтобы ты перебралась из храма ко мне. У меня больше нет сил работать, старшую невестку особо не погоняешь, у нее в собственной семье дел по горло. Нужна твоя помощь.

– Но я…

– Кому, как не невесте Матахати, войти в семейство Хонъидэн?

– Не знаю, но…

– Ты что же, не хочешь переезжать к нам? Не по душе жить у меня? Любая девушка прыгала бы от радости.

– Дело в том, что…

– Нечего ломаться. Собирай вещи!

– Прямо сейчас? Может, подождать немного!

– Чего ждать?

– Пока Матахати вернется.

– И не думай! – решительно отрезала Осуги. – Вдруг начнешь думать о других мужчинах. Мой долг – следить за твоим поведением. В доме буду учить тебя полевым работам, уходу за шелковичными червями, покажу, как делать прямой шов. И научу, как должна держаться женщина из хорошего дома.

– Я понимаю, но…

У Оцу не было сил протестовать. Голова раскалывалась, грудь теснило от упоминания Матахати. Она еле сдерживала слезы.

– Кстати, – продолжала Осуги, надменно вскинув голову и не обращая внимание на смятение девушки. – Не знаю, что этот сумасшедший монах намерен делать с Такэдзо. Меня это беспокоит. Последи за обоими, пока Такэдзо жив. Не спускай глаз и днем и ночью. Особенно ночью, потому что Такуан способен на любую выходку. Возможно, они в сговоре.

– Вы не против, если я останусь в храме?

– На время. На две части не разорвешься. Придешь со своим скарбом в дом Хонъидэнов в тот день, когда голова Такэдзо упадет с его плеч. Ясно?

– Да.

– Смотри не забудь! – грозно проворчала старуха, покидая комнату. В ту же минуту, словно поджидая, когда Оцу останется одна, на сёдзи легла тень. Мужской голос тихо позвал:

– Оцу!

Подумав, что это Такуан, Оцу кинулась отодвигать сёдзи и отпрянула в изумлении: перед ней стоял самурай. Войдя в комнату, он схватил Оцу за руку и горячо заговорил:

– Ты была добра ко мне. Я только что получил приказ возвращаться в Химэдзи.

– Жаль.

Оцу пыталась освободиться, но самурай крепко держал руку.

– До них, видно, дошли слухи о здешних беспорядках, – продолжал он. – Будь у меня голова Такэдзо, я бы доложил, что выполнил свой долг с честью, и был бы оправдан. Но упрямец Такуан не хочет мне уступать. Не желает даже слушать. Я верю, что ты поддерживаешь меня, поэтому пришел. Вот письмо. Прочти его незаметно для чужих глаз.

Самурай вложил ей в руку письмо и поспешно удалился. Оцу слышала его торопливые шаги.

Это было не просто письмо – к нему была приложена золотая монета. Послание было прямолинейное – самурай предлагал Оцу обезглавить Такэдзо и доставить голову в Химэдзи, где автор письма сделает Оцу своей женой, так что девушка проживет в покое и довольстве до конца своих дней. Подпись – Аоки Тандзаэмон. Эту славную фамилию, по свидетельству ее обладателя, носит один из самых почтенных самурайских родов провинции. Оцу не расхохоталась лишь потому, что была слишком возмущена.

– Оцу, ты поужинала? – донесся голос Такуана. Оцу продела ноги в сандалии и вышла на галерею.