Эйдзи Ёсикава - Мусаси

Иори поправил цветы на могиле и молитвенно сложил ладони.

Барабанные палочки

Люди, как муравьи, нескончаемой вереницей тянулись вверх по горной дороге, теряющейся в облаках. Там, над покровом облаков, их встречал храм Мицуминэ, залитый ярким солнцем. Три вершины – Кумотори, Сираива и Мёхогатакэ – господствуют над тремя восточными провинциями. Синтоистские святилища перемежались с буддийскими храмами, пагодами, воротами. К храму плотными рядами примыкали лавки, чайные и харчевни, дома храмовых служб и жилища семидесяти крестьян, приписанных к Мицуминэ.

– Уже бьют в большие барабаны, – заторопился Иори, доедая рис и бобы.

Мусаси неторопливо продолжал ужин.

– Музыка заиграла! Пора! – вскочил Иори, отбросив в сторону палочки.

– Я вчера наслушался. Иди один.

– Вчера исполнили всего два танца. Не хотите посмотреть?

– Только без спешки.

Мусаси не съел еще и половины ужина. Иори поневоле угомонился.

– Ну что, пойдем? – молвил наконец Мусаси.

Иори стрелой бросился к выходу и приготовил соломенные сандалии для учителя.

Перед главными воротами храма горели два огромных костра. Каждая постройка в Мицуминэ освещалась факелами, было светло, как днем. Толпы людей, не замечая холода ночи, валили к главному помосту, где исполнялись священные танцы. Звуки флейт и барабанов разносились далеко по округе в чистом горном воздухе. Помост был пуст.

Иори потерял Мусаси в толпе, но, потолкавшись, нашел его около дощечек с именами людей, пожертвовавших на храм. Одна дощечка, выделявшаяся среди остальных размером, гласила: «Дайдзо из Нараи, деревня Сибаура, провинция Мусаси».

Грохот барабанов нарастал.

– Начинают! – завопил Иори. – Учитель, что вы здесь рассматриваете?

– Беги к помосту. Я вспомнил кое о чем. Я потом к тебе приду, – задумчиво ответил Мусаси.

Мусаси отыскал приемную храма, где его встретил старый монах.

– Я хотел бы узнать об одном из пожертвователей, – сказал Мусаси.

– Вам следует обратиться в резиденцию настоятеля буддийского храма. В нашем ведении только синтоистский храм. Я провожу вас.

Мицуминэ считался синтоистским храмом, но во главе его стоял буддийский священнослужитель.

Мусаси провели во внутренние покои настоятеля. Подали чай и вкусные сладости, потом молодой служка принес сакэ. Вскоре появился настоятель.

– Добро пожаловать на нашу гору! – приветствовал он гостя. – Простите за наше скромное деревенское угощение.

Мусаси не понимал причину столь любезного приема.

– Позвольте справиться об одном человеке, пожертвовавшем на храм, – пояснил он.

– В чем дело? Дознание? – резко спросил настоятель, полноватый человек лет пятидесяти.

Мусаси расспросил, когда и с кем Дайдзо посещал храм. От каждого вопроса настроение настоятеля заметно портилось. Наконец он произнес с выражением полного разочарования:

– Так вы пришли не для того, чтобы внести пожертвование на храм?

– Я хочу узнать про Дайдзо.

– Могли бы спросить у ворот, – недовольно произнес настоятель. – Если я не ошибаюсь, вы простой ронин. Мы не сообщаем о наших вкладчиках всем любопытным. Обратитесь в приемную.

Из книги пожертвований Мусаси узнал лишь то, что Дайдзо неоднократно бывал в храме.

Вернувшись к помосту, Мусаси не нашел Иори, но стоило ему взглянуть вверх, и он увидел бы мальчика у себя над головой. Глядя на сцену, Мусаси вспомнил ночные действа в храме Санумо в Миямото, белеющее в толпе лицо Оцу, вечно жующего что-то Матахати, важно вышагивающего дядюшку Гона.

Он представил образ матери, которая пришла искать Такэдзо, допоздна задержавшегося на представлении.

Музыканты, одетые в необычные костюмы, имитирующие старинные облачения императорских стражей, сверкали парчой в свете факелов. Приглушенно гудел барабан, пели флейты, ритмично и сухо постукивали деревянные ударные. Играли вступление. Появился мастер танца в древней маске, лак которой облупился на щеках и подбородке. Он медленно двигался по сцене, исполняя речитативом песню Камиасоби, сопровождавшую танец богов.

На священной горе МимуроЗа божественной оградойРаскинули кроны деревья сакаки,Раскинули кроны деревья сакаки.

Ритм барабанов убыстрялся, к нему присоединились другие инструменты. Вскоре пение и танец слились в гармонии.

Откуда взялось копье?Оно из священной обителиПринцессы Тоёоки.Копье из ее небесной обители.

Некоторые стихи Мусаси знал, он сам пел их в маске на представлениях в храме Санумо.

Меч, охраняющий людей,Людей во землях всех,Повесим радостно пред божеством,Торжественно пред божеством.

Мусаси пронзила мысль: вот оно! Вот оно, озарение! Две палочки в руках барабанщика – это два меча, пара мечей у одного фехтовальщика.

– Два меча! – воскликнул Мусаси.

– Вот вы где! – отозвался с дерева Иори.

Мусаси завороженно смотрел на руки барабанщика. Да, тот же принцип: две палочки, один звук.

Открытие казалось до смешного простым. Люди рождаются с двумя руками, почему бы ими не работать одновременно? Фехтовальщик сражается одним мечом и чаще всего одной рукой. Если действовать двумя речами, у противника с одним мечом нет надежды на победу. В бою в Итидзёдзи против школы Ёсиоки у Мусаси в обеих руках словно помимо его воли оказалось по мечу. Сейчас он понял загадку своего непроизвольного действия в ту минуту смертельной опасности.

С того памятного боя Мусаси ощущал, что одновременное владение двумя мечами больше подходит натуре человека и его природным возможностям, чем одним мечом. Привычка, обычай, которым слепо следовали на протяжении столетий, исключали фехтование двумя клинками. Обычай превращал нелепость в закон?

Две палочки, один звук. Барабанщик сознательно действовал правой и левой руками, но словно не замечал их. Мусаси переполнила ликующая радость, которую человек познает лишь в минуты озарения.

Действо на сцене продолжалось. Мастера сменили танцовщики исполнившие пять священных танцев – сначала медленный танец Ивато, затем Ара Микото-но Хоко, оживленнее запели флейты, зазвенели колокольчики.

– Насмотрелся? – спросил Мусаси мальчика.

– Нет, нет! – ответил Иори, целиком захваченный стихией танца. Ему казалось, что он вместе с исполнителями плывет по помосту.