Ник Перумов - Разрешенное волшебство

— Ну, а что же там? Как выглядит-то? — не удержался Буян.

— Как выглядит? Боюсь, мне и не объяснить тебе толком. Дома. Много-много домов. Те, что обращены к вам, обшиты деревом. А так — они из тёмного стекла.

— Темного чего?

— Разве твой Учитель тебе не рассказывал? — удивилась Ольтея.

Буян смутился. Как он мог забыть! Хотя после серой бестии и случившегося с ним что угодно из головы вылетит. Рассказывал Учитель, рассказывал, да и сам Буян полгода назад, на ярмарке, видел у торговых гостей Приморских кланов прозрачный кругляш. Девичьи безделки из этого “стекла” делают. Хотя — правда-правда! — упоминал Учитель, что можно кругляш и каким-то образом в блин раскатать. Правда, слушал Буян вполуха, потому как назавтра была назначена большая облавная охота, и думал он исключительно о ней. А про стекло это — просто Забыл по ненадобности. Клану сейчас не до прозрачных кругляшей.

— Рассказывал, только я…

— Ну вот, из темного стекла. Очень удобно — можно сделать прозрачным, можно — непроглядно-тёмным.

— Да что же тут удобного? — непритворно удивился Буян. — Прозрачные какие-то. На кой?

— Гм. — Ольтея замялась. — Ну, например, если тебе хочется, чтобы повсюду в доме .было бы солнечно.

— Солнечно? Да ведь все Ведуны солнечный свет ненавидят смертельно! — вознегодовал в праведном гневе Буян.

— Кто тебе такую чушь сказал? — обиделась ламия. — Очень даже любим! И позагорать тоже. Безо всего. — Она хихикнула и показала Буяну язык.

— А чего ж тогда разбой творите? — парировал Буян.

— Ой, давай не будем об этом, — жалобно попросила ламия, уморительно наморщив лобик. — Я-то никакого разбоя не творю. И подружки мои тоже. И совершенно незачем было их так зверски, как вы… Они бы и сами не прочь. А скольких твоя Джейана живьем сожгла? Марлу, Фалейю, Типи…

— Ну, девчонки… Что про них говорить?

— Давай не будем, — легко согласилась Ольтея. — Ты про Шаорн спрашивал?

Буян слушал рассказ ламии и только и мог, что удивлённо качать головой. Ольтея повествовала о вещах, несомненно, созданных высоким волшебством, какое Джейане или Фатиме даже не снилось. Кладовые, где никогда не переводится пища, Буяна потрясли больше всего.

— Так вот чего ваша братия к нам лезет, — заметил он. — Дурью маются, от скуки башка жиром заплыла — вот и тешатся. У нас малышня тоже, слу-

чается, зверёнка какого-нибудь изловят и гоняют или там мучают, пока старшие под зад не поддадут, ^стобы ума прибавилось.

— Не знаю. Я про это не думала. — Ольтея скорчила кокетливую гримаску. — Зачем? Думать — другие есть. Им от этого удовольствие, а мне, — она вновь подмигнула Буяну, — совсем от другого.

— Кошка ты лесная, что ли, только любиться и ничего больше? — не выдержал такого бесстыдства Буян.

— Ты о чём-нибудь ещё думать можешь? — Кажется, Ольтея даже немного обиделась. — Танцевать я люблю, и гулять по ночам люблю, и петь люблю. И сама песенки немного сочиняю. И наряды придумываю — когда дома, конечно, в таких тряпочках по вашим чащобам не больно походишь. И читать люблю. Ты вот читать умеешь?

— Обижаешь, — буркнул Буян.

Читать конечно же, он умел. Как и любой дру-юй из клаяа Твердиславичей или любого другого. С этого начиналась учеба. Грамоте малышей натаскивали старшие, так что когда появлялся Учитель с книгами, читать и писать могли уже все.

— У нас книги тоже есть, — сообщила Ольтея.

— Послушай, — Буян даже остановился. — Вот ты хорошая девчонка. Я тебе прямо скажу. Слушай, если ты такая умная — так зачем мы тогда воюем-то? Ведь если я тебе про ведуньские зверства начну рассказывать — дня не хватит, ночи не хватит! Для чего?

— Для чего? — ламия подняла брови. — Не знаю, мне неинтересно. Это тебе у Думающих спросить надо будет.

— Ольтея. — Ох, как не хотелось Буяну задавать этот вопрос! Уже совсем было смирился со своей участью, а тут ну-ка, опять чего-то внутри заворо-халось. — Что… что со мной сделают?

— А уж это от тебя зависит, — сказала ламия.

— В каком смысле — от меня? Я что-то сделать должен?

— Да. Тебе скажут. Я-то сама не знаю. Но теперь ты понял — мы от вас ничем не отличаемся? Ты вон меня даже “девчонкой” назвал.

— Ты — да, не отличаешься. А Ведуны или, упаси Великий Дух, Ведуньи? Это ж страх ходячий, взглянешь и не проснешься! А свита их? Одна тварь другой уродливее и смертоносней! Да чего там — та, серая, которая Стойко со Ставичем… она тоже ничем не отличается?

— Эти, конечно, отличаются, — кивнула Ольтея, соглашаясь. — Но ведь они и говорить не умеют. Почти все. Это ж так, слуги, не более. Что такое слуга, знаешь?

Буян знал.

— Ну так вот, про них мы и говорить не станем.

— Ладно, хорошо, понятно, а всё-таки: война эта зачем? Ты на Думающих не ссылайся, ты сам! скажи, как считаешь?

— Как сама считаю? — казалось, Ольтея была удивлена. — А зачем мне самой что-то считать? Я ж тебе сказала — мне это неинтересно.

“Что-то я не то несу, — подумал Буян. — Ведуны — враги, вражины распроклятые, такими были, такими и останутся, а Ольтея… Не зря ж говорят — ламии, они совсем другие. И колдовства у них никакого особенного нет. Иначе никогда б Джейана их столько не сожгла. Может, ламия и впрямь нк -чего не знает. Не задумывалась, например, как я не задумываюсь, отчего солнце светит. Светит, и всё тут. Учитель, правда, объяснял. И, если поднапрячься, я его мудрёные объяснения, может, даже и вспомню, но вот сейчас какой мне от того знания толк?”

— Ну, ладно, ты давай тогда ещё чего-нибудь порасскажи, — попросил Буян, — про то, как вы там живете.

— Как живём? По-разному… Думающие думают, Творители творят, Строители…

— Строят, наверное, — съязвил Буян.

— Да, так и есть, — засмеялась Ольтея.

— Это мне и так понятно, а вот ты скажи — о чем думают? Что творят? Чего строят?

— Ну, о чем Думающие размышляют, это только их коллегия знает. Творители — понятно, разные существа создают, смотрят, как они у них получаются, устраивают испытания, а потом…

— …потом на нас натравливают, — мрачно закончил Буян. — Нет, как ни хороша ты, Ольтея, всё равно враг. Хоть и красивый. А впрочем, всё равно. Не хочу я больше ничего выспрашивать.

Однако вопросы так и продолжали выпархивать — один за одним. Ольтея, как могла, отвечала.

Ведуны жили большой общиной, упрятанной в глубине Лысого Леса, который они почему-то называли совсем по-иному: Эадоат, что значит — “длиннолистный-длиннотенистый”. Откуда там взялись листья и, соответственно, тень, Буян понять так и не смог. Перед глазами неотступно стояли шеренги странных, перекорёженных неведомой силой деревьев леса за Пожарным Болотом: бесконечные ряды воздетых к небу ветвей, голых — ни листьев, ни хвои, одна тёмная блестящая кора.