Княжеская ведьма - Резанова Наталья Владимировна
Было позднее утро, свет лился сквозь распахнутые окна. Сидели в небольшом покое, расположенном прямо над главной трапезной, на скамьях за квадратным дубовым столом, в таком порядке – Торгерн, рядом Флоллон, Карен, Оффа, Катерн и Кеола.
– Ну, что мы имеем? – спросил Флоллон и сам себе ответил: – Горожане…
– Горожане пока притихли, – возразил Кеола. – Примас их успокоил.
– Мне сейчас нет дела до Малхейма, – заявил Торгерн, – Лучше скажи, Оффа, что там с гарнизонами дальше на западе.
– Получен ответ от всех, кроме Сантуды.
Карен вспомнила свои вечерние беседы с Боной и Магдой.
– Сантуда. Так звали короля, покорившего Агелат.
Это были первые слова, которые она произнесла, и не обращенные ни к кому. Отозвался Катерн.
– Он утверждает, что это его предок. Во всяком случае, нос он дерет кверху, будто сам – король.
– Сдается мне, что сейчас этот нос повернут в сторону побережья, – заметил Флоллон.
– Узнаем, – сухо сказал Торгерн. – Когда они будут готовы?
– Большинство говорит, что смогут подойти к сентябрю.
– Дальше медлить нельзя. В начале сентября мы должны выступить.
Так. Выступить. Слово сказано. Он все-таки замыслил войну. Карен взглянула на Торгерна и тут же отвела взгляд. Успеется. Нельзя стрелять по двум целям сразу. Сначала нужно довести до конца дело с Линеттой. Кроме того, у нее была странная, но твердая уверенность в том, что этой войны не будет. А она привыкла доверять своим предчувствиям.
Как бы отозвавшись на ее мысли, Катерн спросил, обращаясь к князю:
– Не поделишься ли, что тебе сказал Сигферт? Беседовать со мной он счел ниже своего достоинства.
– Ничего нового. В общем, подтвердил обещания герцога.
– И то хотя бы. Негоже, если во время похода они ударят нам в спину.
В спину. Значит, Сламбед. Все-таки Сламбед.
– Я тебе говорил, Ситгферт сам по себе значения не имеет. Пустое место.
– Он много времени проводит с капелланом.
– Вот именно.
– А если все они вновь зашевелятся? – спросил Флоллон. – Малхеймские горожане, Вильман, да еще Сантуда впридачу – не много ли?
– Много чести для Сантуды, – отозвался Оффа, но видно было, что он не слишком уверен в своих словах.
Карен проговорила, по-прежнему в пространство:
– Сантуда – старый Сантуда – уничтожил Агелат, но и от королевства Сантуды остался прах. Так было, так будет. Тригондум вряд ли поднимется из руин, но пройдет немного времени, и люди забудут место, где стоял Малхейм.
– Это что, понимать как пророчество? – резко спросил Флоллон.
– Понимай как хочешь, – безразлично ответила она.
– С чего это ты вдруг вспомнила про Тригондум? – поинтересовался Катерн, но Торгерн не дал ему продолжить.
– Я сказал – мне нет дела до Малхейма! Захочу – срою его и землю солью велю засыпать. Захочу – и будет новый город.
В голосе его Карен посляшались знакомые ноты угрозы. Он считает себя свободным. Это хорошо, это очень хорошо сейчас, что он так про себя считает.
– О чем разговор? – проворчал Флоллон.
– Ни о чем, советники мои. Не слышу от вас сегодня ничего дельного. Короче, – вы все слышали, что нам всем предстоит. Кеола, сегодня ты вернешься в Малхейм. Когда понадобишься – пошлю за тобой. Остальные будут нужны здесь. Флоллон, посмотришь новобранцев, чему их там Горм наобучал. Катерн – лошадей. Тебе, Оффа, поручаются оружейники. Все. Разговорами от меня не отделаетесь.
Они встали. Кроме Торгерна. И Карен. И тогда все взгляды обратились на нее.
– Хоть ты и против разговоров, – твердо сказала она, – однако я должна поговорить с тобой о деле, которое касается тебя самого.
– Хорошо.
Остальные ушли, и, хотя она сидела спиной к двери, но чувствовала, что они шеи сворачивают, оглядываясь.
Они остались вдвоем. Она молчала долго, и он не спрашивал, не прерывал тягостного, по крайней мере для него, молчания. Наконец он все же решился.
– О чем ты хотела говорить со мной?
– О тебе, – сказала она мягко, даже вкрадчиво. – Ты что же, болен?
Он резко обернулся. Карен сидела, придвинувшись к столу. Одна рука ее, сжатая в кулак, подпирала подбородок, другая лежала на столе.
– Почему это болен? – спросил он, уставясь на эту руку, как будто увидел в первый раз что-то непонятное. Между прочим, рука была большой красоты, хотя кое-кому она могла бы показаться страшной – сильно удлиненная кисть с узкими сухими пальцами, имеющая в своей цепкости некоторое сходство с птичьей лапой.
– Ну, значит, я плохо тебя лечила.
– С чего ты взяла?
– Потому что только больной будет стоять столбом, когда красивая девушка бросается ему на шею.
– Ты о Линетте?
– Не о себе же. Я, братец, не красивая, не говоря уж о том, что я на тебя не бросаюсь.
– Не лезь не в свое дело!
– А кто говорил: «Мои дела – это твои дела»? И обидно же за девушку, она по нему сохнет, а он делает вид, будто не при чем…
– Она что, сама тебе сказала?
Карен оскалилась.
– Как будто об этом нужно говорить.
– Врешь ты все, с самого начала врешь.
– Я когда-нибудь раньше лгала тебе?
Он отрицательно покачал головой.
– А я все трачу время, доказывая тебе очевидное. Все все понимают, только ты ничего не понимаешь. Неописуемый дурак. Или уж не мужчина вовсе. Иначе хоть что-нибудь расчухал.
– Заткнись!
Это был слишком большой риск, танец на трясине. Но хоть чем-то его зацепило, ради этого стоило пойти на риск и еще на один шаг над топью.
– И перестань, наконец, таращиться на мою руку! Если она тебе так глянулась, отруби ее и возьми себе!
– Подожди. Я верю, что ты хочешь мне добра. Я не могу сказать… Что-то нехорошо у меня на душе. Она красивая. Она мне нравится, правда.
– И, если бы меня здесь не было…
– Да. Но я не хочу, чтобы тебя здесь не было.
– В этом-то все и дело. Я должна оставить вас друг другу. Ты понимаешь? Я не буду торчать поблизости и мешать вам. Ах, да ни черта ты не понимаешь. То, что я сейчас готова орать и махать руками, как уличная торговка, ничего не значит. Дело совсем не в этом. Грядет большая беда, князь, и только Линетта может тебя спасти.
Она встала, от дверей обернулась.
– Только она, слышишь меня, Торгерн? Только она стоит между тобой и твоей судьбой.
* * *«Напрасно я сказала ему про руку. Возьмет и отрубит, с него станется. А куда годится лекарь без руки? Без ноги и то проще. Да, но не о том речь. Задача – толкнуть их друг к другу, не попадаясь при этом на глаза. А выпускать их из-под опеки нельзя, никак нельзя. Иначе можно ожидать всего, особенно от Торгерна. Давления он не терпит… А ведь у него наверняка не было женщины с тех пор, как он выздоровел. Неужто он решил сохранять мне верность, Господи, спаси и помилуй! Смешно, ей-богу. И, следовательно, все зависит от женщины. От Линетты. А она уже ступила на эту дорогу, и пойдет ли она по ней дальше, зависит от меня. Толкну ли я ее? А почему, собственно, я должна ее жалеть? Я заставляю ее делать только то, что она хочет. Хочет сама.
Игра продолжается, но ставка в ней – главная ставка – будет на то, что я всегда исключала. Ставка на плоть.»
* * *– Ты поняла, что ты должна сделать?
Линетта ответила не сразу. Карен и не ждала скорого ответа. В какой бы доступной и деликатной форме Карен не выразила свою мысль, смысл ее достаточно груб – Линетта должна соблазнить Торгерна. Лечь с ним в постель. Сделать это не трудно, дело за готовностью. Но Линетта задержалась с ответом, потому что искала глазами Карен. Она смотрела туда, откуда исходил голос, но в тени, где сидела ведьма, ее не было видно, будто говорила сама темнота. И эта темнота неудержимо тянула за собой, как притягивает маленького ребенка провал колодца.
– Я поняла. Я согласна.
Карен кивнула, хотя знала, что Линетта ее не видит. Она себе кивнула.
– Все должно быть так, как ты захочешь. И никакая магия тут не поможет. Все зависит только от тебя. – Объясняя Линетте, одновременно она следила за ходом мысли, которая ее тревожила. Линетта сама сделала первый шаг, замыслила поступок. Но потом она только и делала, что подчинялась. И это было правильно. Но теперь сумеет ли она вновь принять решение – она говорит, что да, сумеет, но сумеет ли довести дело до конца? Карен не ломала ее души, лишь оказывала на нее некоторое влияние, однако бывают души, которые, раз подчинившись, привыкают к этому, как к вину.
