Dagome iudex: трилогия - Збигнев Ненацкий
Дабуг Авданец вместе с полутора десятками лестков позволил окрестить себя уже через три месяца своего пребывания при дворе Арнульфа — Здзех был окрещен еще во времена, когда служил Карломану. Поверил ли Дабуг Авданец в первородный грех, в то, что смерть Сына Божьего на кресте снесла все повинности, в Божье Государство? Да, поначалу он верил глубоко, поскольку эта новая вера была более живописной и гораздо сильнее обращалась к его воображению, чем история про Сварога, про Навь, про сотни богов, населяющих рощи и реки. А если иногда его и мучили сомнения, то многочисленные путешествия, в которых он принимал участие по приказу Арнульфа, уверяли его в том, что без включения народов, проживающих к северу от гор Карпатос в круг христианского мира, никогда с ними никто не станет считаться, их истории и судьбы будут сопровождаться презрением, точно так же, как для всех языческих народов, которые считались слепыми.
Видел Дабуг Авданец великолепия Святого Города, десятки выстроенных из камня соборов, аббатств и монастырей, познакомился он с людьми, углубляющими тайны всяческих наук, и иногда ему хотелось буквально кричать от жалости, что в его стране нет хотя бы одного столь великолепного строения, а лишь топорные — как ему тогда казалось — городища и удобные, хотя и деревянные, дворища. Чем же худшим, по сравнению с другими, был его народ, что до сих пор оставался за Рекой Забытья, что не вошел еще в историю, не выстраивал огромных каменных зданий с десятками колонн и с высоко подвешенными сводами.
Слышал он когда-то, что его отец, Даго Пестователь, обещал пробудить спящего на востоке великана. Вот только сдержал ли он обещание? Разбудил ли он его на самом деле, дал ли ему зрение и сделал его уши открытыми к голосам из внешнего мира? Сватоплук сделался великим и известным, потому что еще его дядя привлек в свою страну миссию от ромеев. Вот только кто — за исключением шпионов, высылаемых за Вядую — слышал о Гнезненской Державе, название которой никто не мог правильно написать на пергаменте? И действительно, во стократ больше при дворе Арнульфа говорилось о сорбах, велетах, ободритах, чем о могуществе государства Пестователя, что пряталось у этих за спинами. Даже о языческих русах, живущих далеко на востоке, имелось больше рукописей, чем о стране, что порождала великанов. Почему?
Авданец знал, что Даго Пестователь в молодости посетил весь мир христиан и узнал его великолепия. Но почему он им не поддался? Почему прятался он за спинами велетов, ободритов и сорбов, высылал во все стороны сотни шпионов и вслушивался в каждое известие из широкого мира, устанавливал связи с ромеями, с Арпадом и другими, но вместе с тем оставался как бы в тени других; он называл себя Пестователем, только никто этого титула не понимал, ибо ему слкдовало носить корону комеса, князя или палатина. Почему это никогда он не опустился на колени перед императором франков, не сложил перед ним дань почтения, не вложил свои ладони в его ладони, чтобы стать его вассалом и обеспечить себе опеку могущественного императора, а потом, с двух сторон, атаковать велетов и ободритов, раздавить их и поделить их земли с императором тевтонцев? Казалось, чтоонпредпочитает быть, словно бы, громадным медведем, что спит в берлоге и ожидает весны. Какой весны? Когда должна была та наступить, или же кто ее должен был ему принести, если даже Сватоплук представлял для него угрозу, которой он пугался? А может и правду говорили старинные песни, что лендицы, что выстроили Гнездо, родом были не только от спалов-великанов, но и от измельчавших родов, что жили на болотах Нотеци.
Когда-то он столько наслушался о Пестователе, как о бессмертном и непобедимом великане, но здесь, пребывая среди богатых и могущественных франков, все те рассказы блекли и серели. «Изменился», — подумал он однажды, и с тех пор его стало преследовать предчувствие, будто бы в Пестователе отозвалась кровь карликов. Вспомнил он унизительный момент, когда, будучи юношей шестнадцати лет, объявился он при дворе в Гнезде напомнить о своих правах на земли Авданцев. Что тогда сказал ему этот великан? «Не скажу тебе ни да, ни нет», — вот какими были те слова, которые он услышал. Даже дядья, Авданцы, угрожая мятежом, казались слишком сильными для этого, казалось бы, непобедимого повелителя.
Но разве не было и множества других моментов, когда ему казалось, что понимает Пестователя? Путешествуя столь много и видя даже столько на различных дворах, в Авданце иногда пробуждалось подозрение, будто бы то самое Царство Божие, о котором ему столько талдычили, это ничто иное, как власть над миром, которую церковь желала отобрать у князей с королями, даже у императоров. Разве наряду с новой верой не шла в паре власть тевтонских епископов, аббатов и монахов, вечно ненасытных и жадных ко всем земным владениям? И потому он спрашивал у самого себя, возвратившись после разговора с епископом Вичингом: «Если я сделаю, как этот мне советует, то кто будет править, я или Вичинг, либо какой-нибудь иной, назначенный им тевтонский епископ? Разве не была свободной Великая Морава, прежде чем Сватоплук попросил помощи у Карломана, и разве не пришлось ему потом провести множество битв с императором, своим, вроде как, опекуном, прежде чем стать свободным, хотя так, по правд, в манускриптах свободным не стал, а называли его ленником императора?».
Мучили Дабуга Авданца и другие сомнения. В новой религии практически все, что ни делал человек, считалось грехом, за который после смерти должен был он быть сброшенным в адскую пропасть. Грехом считалось удовлетворение всякой естественной потребности человека: еда, питье, распирающая сердца радость жизни, любовь и желание женщины. Да, именно желание и общение с женщиной подвергало особенно тяжелому греху, хотя в краю, из которого он прибыл, как раз это казалось чем-то естественным и даже хорошим, поскольку размножение считалось умножением богатств. Старые деревянные боги из священных рощ не вмешивались в дела междумужчиной и женщиной, их радовала мужские похоть и способность давать потомство, а еще красота женщин. Авданец был молодым, частенько желал женщин и частенько прижимал их к себе. А ведь его постоянно учили: «что всякий, кто глядел на женщину с похотью, уже блудил с ней в сердце своем». Ему говорили, что красота женщины выдает в ней блудницу, и по-настоящему лишь те, кто никогда не прикоснулись к женщине, обретут милость христианского Бога. Сколько же это раз юный Авданец, по причине своей склонности
