Марина Дяченко - Алена и Аспирин

Напрасно он ночью раскис. Напрасно поил соседку коньяком. Теперь та, чего доброго, захочет продолжать знакомство. С другой стороны, она в самом деле помогла: и с лекарством для Алены. И с этими ночными разговорами, будь они неладны. Он чуть не раскололся, чуть не вывалил всю историю: интересно, что бы она сделала? Не «Скорую» же вызывать в таких случаях… «Мой сосед стал жертвой психоза… Или жертвой гипноза, что немногим лучше…»

А хороший заголовок: «Ди-джей Аспирин в лапах банды гипнотизеров». Можно было бы тиснуть – в рамках скромного личного пи-ара…

– Алла? Добрый день, Аллочка, вот вам задание… Вы слушаете внимательно? Итак, вам надо закончить фразу, только очень быстро, не раздумывая: «В лесу мне видеть довелось, как грыз кору могучий…» Ну? Алла, быстро! «Могучий…»

– Крот, – предположили наушники.

Аспирин открыл глаза. Мигнул.

– Оценил. Да, Аллочка, я оценил ваш юмор… Ну что же. Пятипроцентная скидка на товары фирмы «Кракс» в магазине «Техностанция» – ваша… Оставайтесь на линии, не вешайте трубку…

Где-то там, в неубранной гостиной, лежала на диване Алена, хлебала чай из термоса.

Все проходит, сказал себе Аспирин.

Стало быть, и это пройдет.

Часть вторая

Второго сентября Алена, все еще бледная и слабая, отправилась на первое занятие в музыкальную школу. Вернулась через полтора часа; при ней была небольшая скрипка в облезлом черном футляре и картонная папка для нот. Из ранца за спиной выглядывала голова Мишутки.

– Нужно еще денег, – сказала она Аспирину. – Заплатить за подушку, купить нотных тетрадок и карандашей.

– За какую подушку? – сварливо осведомился Аспирин. – С кем ты там спать собираешься?

Алена вытащила из футляра черную подушечку на веревочках, из тех, что скрипачи кладут под подбородок. Ухмыльнулась:

– Я понимаю, тебе нелегко, ухлопали столько денег, а тут еще тетрадки, карандаши опять же… Расходы…

Она издевалась совершенно по-взрослому, без намека на улыбку. Аспирин выгреб деньги из кармана куртки:

– На. Покупай, что хочешь.

Она ушла в гостиную. Аспирин боялся услышать противный скрип терзаемых струн – его опасения не оправдались. Минут через двадцать Алена явилась на кухню, зажав скрипку подбородком и не придерживая ее руками. Прошлась взад-вперед, думая о своем, и выглядела при этом так странно, что напомнила Аспирину статую с отбитой рукой.

Он удержался и ничего не спросил.

– Дочка-то у тебя прижилась, – сказал консьерж Вася. – Я, грешным делом, думал, ты ее поскорее обратно к мамке выпрешь. А она, смотрю, уже со скрипочкой ходит… Она в каком классе у тебя?

– В пятом.

– Да? А я думал, в четвертом…

Лифт, как назло, долго не шел.

– И помощница, видно, – продолжал Вася. – С базара сумки носит… Мою внучку попробуй выпихни.

– Я ее не заставляю, – сказал Аспирин. – Она сама.

– Только, слушай, чего она этого своего медведя все время таскает? В школу идет – в ранце медведь… Я ей говорю: большая уже девочка, у других книжки в ранцах, а у тебя игрушки…

Лифт наконец-то отрылся.

– Спокойной ночи, – сказал Аспирин с облегчением.

Его вполне устраивало, что, уходя, Алена забирает мишку с собой. Он ни за какие коврижки не согласился бы оставаться с «игрушкой» наедине.

Лифт, покрякивая на каждом этаже, ни шатко ни валко дотащился до пятого. Аспирин вышел; площадка перед квартирой была выметена, коврик под дверью вычищен. Для своих одиннадцати лет Алена в самом деле была очень хозяйственна.

Она всегда мыла посуду – но только за собой, не трогая того, что оставил в раковине Аспирин. Однажды он ради эксперимента свинячил несколько дней подряд: все тарелки и чашки переместилась в раковину и стояли там иллюстрацией к «Федориному горю». И только тогда, когда Алене не стало из чего есть овсяную кашу, он взяла двумя пальцами грязную тарелку – одну – помыла и вытерла.

И с тех пор хранила у себя в комнате, на полке с дисками. Поест, вымоет, вытрет, унесет. Аспирина это просто бесило.

Да, она ходила в магазин и на базар, разбиралась в товарах и в ценах, сносно умела жарить котлеты и варить супы. Но никогда не сделала даже вида, что хочет порадовать стряпней Аспирина. Все, что она делала по дому – в круг этих обязанностей входило также «Доброе утро» и «Спокойной ночи» в адрес хозяина, – она делала экономно и расчетливо, не допуская халтуры, но не расходуя ни капельки лишних сил. Силы нужны были ей для занятий музыкой – с самого первого урока. И каждую минуту, не занятую ежедневной рутиной, Алена посвящала именно этому.

Она могла часами водить смычком по полусогнутому локтю левой руки. Она читала, отдыхала, слушала музыку стоя, зажав подбородком скрипку. Она бесконечно «нащипывала» одни и те же последовательности звуков – благо, они были негромкие. Через неделю занятий на подбородке у нее была мозоль – натуральная, чуть ли не кровавая. Алена бестрепетно обрабатывала ее йодом. Аспирину от такого фанатизма делалось не по себе.

Он старался реже бывать дома. Тусовался, много пил, снимал каких-то девочек, совсем глупых, молоденьких. Привозил домой (в машине наконец-то сменили крышку и замок багажника). Алена в такие ночи не выходила из своей комнаты – как будто ее не было; девочки разгуливали по квартире голышом.

Временами он находил удовольствие в том, чтобы ущемлять права квартирантки и вести себя так, будто его дом по-прежнему безраздельно принадлежит ему. Он сваливал грязное белье на стиральной машине, включал телевизор, мешая ей заниматься, разбрасывал всюду свои вещи, тарабанил в дверь, если она сидела в ванной дольше пяти минут. Алена переносила его хамство стоически, и тем больше его злила.

Он серьезно подумывал о том, чтобы снять квартиру. Или переехать жить к друзьям. Он и сегодня отправился бы в клуб прямо из студии – но в кофейне, перекусывая между делом, посадил пятно на рубашку. Размазал салфеткой; разозлился, причем раздражение было направлено на Алену. Почему, хрен его знает, он не может спокойно заехать домой, принять душ и переодеться?

Повернулся ключ в замке. Дверь беззвучно приоткрылась. Аспирин зачем-то придержал ее рукой – на секунду замер, прислушиваясь.

Алена играла на пианино. В присутствии Аспирина она никогда не осмеливалась (или не хотела?) поднять крышку.

Повторялась одна и та же музыкальная фраза. Повторялась бегло. Cочетание и чередование звуков, определенно – музыка, безусловно – гармоничная. Аспирин не мог понять, как такое можно сыграть на старом фабричном пианино, да еще в пределах двух октав.

Фраза зазвучала снова, и Аспирин вдруг понял, что это просьба. Просьба неизвестно о чем и неизвестно к кому обращенная, повторяется снова и снова, меняется интонация, но смысл остается неизменным…