Марина Дяченко - Алена и Аспирин

Фраза зазвучала снова, и Аспирин вдруг понял, что это просьба. Просьба неизвестно о чем и неизвестно к кому обращенная, повторяется снова и снова, меняется интонация, но смысл остается неизменным…

Он хлопнул дверью. Фраза оборвалась. Почти сразу же опустилась крышка пианино. Алена стояла к инструменту спиной, как будто не она только что играла. Как будто ей ни до чего не было дела.

– Кто тебя просил трогать чужую вещь?

Она уселась на свой диван, забросила ногу на ногу. Взглянула на Аспирина, как на надоедливую козявку. Рядом на диване сидел, закинув лапу на лапу, ко всему равнодушный Мишутка.

Аспирин плюнул, ушел к себе. Заварил чая. Принял душ, переоделся; до «Куклабака» оставалось еще несколько часов, можно было провести их где-нибудь в уютном кабачке. Хотя Аспирин, честно говоря, просто поспал бы часок. Или повалялся на кровати с книжкой.

За закрытой дверью гостиной послышались сперва негромкие «щипковые» звуки, а потом скрипка вдруг зазвучала в полную силу. Аспирин еще не разу не слышал, как Алена играет смычком. Наверное, она упражнялась, пока его не было дома. Звук, по-ученически скрипучий, местами становился вдруг ясным и выразительным, просто на удивление уверенным, звонким. Алена играла этюд.

Оборвала игру, увидев его в дверях комнаты:

– Чего?

Секунду назад он хотел заговорить с ней. Сейчас, под этим презрительным взглядом, пробормотал сквозь зубы:

– Хлеба нет. Масло кончается.

Ни слова ни говоря, она отвязала подушечку и положила скрипку в футляр. Аспирин, злой как собака, вышел.

Закрылась входная дверь.

Тогда он оделся и вышел тоже – втайне надеясь, что мерзавка забыла ключи. Он спустился по лестнице; Алена и не думала никуда уходить. Она стояла у входа в подъезд, прижимая к себе Мишутку.

– В чем дело?

– Они там, – Алена смотрела в пол.

– Кто?

– Они.

Аспирин проследил за ее взглядом. У гаражей стояли, курили, сплевывали двое пацанов лет по четырнадцать. Он сначала не понял, в чем проблема, и только минуту спустя до него дошло: «У меня сначала голос пропал… А потом они мне рот зажали… Рукой…»

Ну принесла же их нелегкая именно сейчас!

Алена прижимала к груди своего медведя. Интересно, подумал Аспирин, она может его науськать? Когда явной угрозы хозяйке нет, а есть только ее приказ – взять?

– Ты их боишься, что ли? – небрежно спросил Аспирин. – На пару с этим – боишься?

Алена молчала.

– А может, ты обозналась? И это вовсе другие?

Алена молчала. Аспирин попытался заглянуть ей в лицо; она отвернулась. Натруженные пальцы, все в заусеницах, вцепились в шоколадную медвежью шерсть.

Ей было страшно и гадко. Она пыталась преодолеть себя, и – на глазах Аспирина – не могла.

Он снова глянул на курящих пацанов. Перевел взгляд на Алену. Внутренне поморщился.

Зашагал через двор.

Мальчишки заметили его. Недоуменно уставились, переглянулись, но удрать не успели. А может, не захотели. Чего им удирать?

На ходу он так ничего и не придумал. Никаких слов. Просто подошел и взял обоих «за шкирки».

Один рванулся и вырвался, но другого Аспирин перехватил уже двумя руками, покрепче.

– Ты че? Ты че?

– Я тебе сейчас объясню, «че», – слова возникали сами собой. Внутреннее брезгливое оцепенение сменялось азартом возмездия. – Сейчас в милицию пойдем. Ограбление и попытка изнасилования. Тебе четырнадцать есть? Сядешь…

– Да ты че!

Тот, что был свободен, отбежал в сторону. Тот, кого держал Аспирин, забился уже не на шутку; Аспирин ухитрился завернуть ему руку за спину. Скрутить гаденыша оказалось неожиданно приятно: наверное, так звереет от запаха жертвы самый милый одомашненный хищник.

– Дядя, ты че! Какое ограбле… какое изнаси…

– А в подъезде, месяц назад! Тебя одна девочка узнала. А может, и еще кто-то узнает, сволочь ты малая!

Тот, что был свободен, отскочил еще и поднял с земли камень:

– А ну пусти его!

– Ты тоже сядешь, – пообещал Аспирин. – Повесткой вызовут с родителями. Кидай, сука, кидай, набавляй себе срок…

Парень уронил камень и скрылся с глаз. Аспирин толкнул пленника в щель между гаражами; вспышка охотничьего азарта сходила на нет. Тащить пацана в милицию? Через два квартала?

– Говори, как зовут и где живешь, а то яйца повыдергиваю.

– Да за что?! – глаза пленника бегали.

– А ты знаешь, за что… Не уйдешь. Вычислю. И дружка твоего. Говори!

Он стукнул парня лбом о стенку гаража. Вроде бы несильно; гараж глухо ухнул.

– Бери свои деньги! – завизжал парень. – Мне, может, жрать нечего! Бери, подавись…

И он вдруг заревел, горестно, слюняво и сопливо, и Аспирин осознал свою полную власть над этим жалким, скверным, трусливым и жестоким созданием, которое будет жить и портить все, к чему прикоснется, ломать и топтаться, плевать и гадить, а если осмелится – то, возможно, и убивать.

Ему захотелось еще раз его ударить. Бросить на замлю и бить ногами. Раз и навсегда указать червяку его место. Смешать с дерьмом.

Пацан ревел, пуская слюни. Аспирин увидел себя со стороны: взрослый дядька, выкручивающий руки подростку.

Он плюнул. Оттолкнул мальчишку на стенку гаража. Не оборачиваясь, зашагал к дому. На ходу брезгливо вытирал руки о штаны. Во рту таял железный привкус.

Алена стояла там же, где он ее оставил. Все так же прижимала к груди Мишутку. Аспирину захотелось сорвать злость на ней; он подошел и остановился рядом.

Она молчала, привычно опустив плечи. Маленькая. Худая до прозрачности. Бледная. Насчастная.

Он проглотил слюну:

– Пошли…

Она вошла за ним в лифт. И так же молча – в квартиру. Аспирин отправился сразу в ванную; ему вспомнился вечер, когда он ударил ее – и долго потом не мог отмыться.

– Не убивать же его, – пробормотал он, оправдываясь. – А в милицию тащить – бесполезно. Что же… никто не станет возиться… Пока не вырастет и не попадется по-настоящему…

Прижимая к груди Мишутку, Алена ушла к себе в гостиную. Открыла пианино. Аспирин навострил уши, и не зря: прозвучала новая музыкальная фраза, она тоже содержала скрытый смысл, Аспирин чуял это – но не мог понять.

– Ты… говоришь? – он остановился на пороге комнаты.

Она оторвала взгляд от клавиатуры:

– А ты понимаешь?

– Нет, – после долгой паузы признался Аспирин.

Алена закрыла пианино:

– А ты и не можешь понимать.

– Куда уж мне, – согласился Апирин. – Послушай…

Они не разговаривали уже много недель. Не считать же разговорами чередование служебных слов: пойди-принеси-доброе утро.

Аспирин запнулся. Алена смотрела в пол, и это было хорошо: подари она сейчас свой обычный презрительный взгляд – и он ушел бы, ни о чем больше не спрашивая.