Юлия Барановская - Мгла

Несколько мгновений я рассматривала приземистую фигуру, мечущуюся по моим покоям, пока не узнала богатый плащ и серебро волос. «Служитель?» — Ужаснулась я, за эти дни возведшая врага графов в ранг чудовища из страшных сказок, что так любили рассказывать служанки на кухне, и к которым испытывала не поддающуюся логике тягу Элоиза.

Словно желая подтвердить верность моих предположений, мужчина обернулся, демонстрируя четкий профиль, вызолоченный последними солнечными лучами. Обомлевшая я дернулась, отшатываясь, а в следующий миг на мои губы, призывая к молчанию, разом опустились две ладони, стоящих по обе руки лордов: словно раскаленная — Зака и ледяная — Светоча.

Так же молча, не отрываясь от глазков, братья приложили пальцы к губам, призывая меня к молчанию. Я лишь кивнула, приникнув к «своему» глазу. И вовремя, чтобы успеть заметить, как сверкнули сталью лучи заходящего солнца, и зарычал, закрывая лицо руками нежданный гость.

Зашипел, заметался по комнате, слепо натыкаясь на мебель, на ощупь добрался до окна, и, буквально повиснув на шторах, дернул их на себя, обрывая вместе с гардиной, и погребая себя под складками тяжелой изумрудной ткани. Волны бархата заходили словно живые, а спустя мгновение, старик оказался на ногах, и, не выпуская из рук неожиданный трофей, кинулся прочь, напоследок собрав гардиной складки на ковре и зацепившись ею за дверной косяк, скрылся из виду, оставив её перекрывать вход, печально трепеща обрывками ткани на кольцах.

Едва за ним закрылась дверь, как Зак распахнул вход в тайный коридор, выпуская нас.

— За-зачем ему мои шторы? — Совсем перестала что-либо понимать я, наблюдая, как Светоч пытается выровнять ковер.

— Тяжелая какая. — Одновременно заметил Зак, только что заперший дверь на ключ и запор и теперь с интересом крутящий в руках гардину. — Жаль, что эту псину не прибила — на проблему меньше было бы… Ну да ладно, не подстарался вовремя, теперь вся надежда на какой-нибудь низколетящий канделябр… — Бормотал он, деловито запихивая несостоявшуюся убийцу служителя под мою кровать, за что получил очередную затрещину от бледного Светоча, обернувшегося ко мне, не обращая внимания на зашипевшего диким котом Зака:

— Зачем пришел, говоришь? Сложный вопрос… Может, на тебя посмотреть хотел, может что-то искал…

— А может, сына по отцу судят, и если его предок по дорогам с кистенем по лесам да весям побирался, то и у сынка та же болезненная тяга к чужим вещам, ненавязчиво переходящая в прогрессирующую клептоманию. — Перебил его рыжий братец, старательно приглаживая непокорные вихры, и пояснил, подняв голову и натолкнувшись на мои округлившиеся глаза: — На чужое, халявное добро его тянет.

— Ааа… — Многозначительно протянула я, стараясь запомнить новые диковинные слова. И даже собиралась уточнить что такое «прогрессирующая», когда в дверь постучали и жалобный голос служанки возвестил, чуть приглушенный дверью:

— Ваша милость… — Голос этот принадлежал рябой девке, ценимой матерью за робость и послушание, произвел на нас самое гнетущее впечатление. Наша троица заметалась по комнате, подобно испуганным кухаркой крысам. А та продолжала, не ведая, какое действие возымело её появление господ: — Ваша милость! Там гости ужинать изволят, ваш батюшка велел узнать, не соблаго…не соблаг… — «соблаговолите ли» — Шикнул неугомонный Зак, скрываясь за картиной, не только заботливо поправленной мною, но и завешенной толстой, припасенной сразу после открытия чудесных свойств картины, простыней — не хотите ли — нашла замену служанка, к счастью не слышавшая невидящего, но обладающего прекрасным слухом рыжего: — присоединится к ним?

— Да, передай что сейчас спущусь, — уверила я, торопливо собирая волосы под кружевной чепец, и чуть помедлив открыла дверь, только что заботливо запертую Заком, успевшим успокаивающе шепнуть из своего убежища:

— Не бойся, она ничего не заметит, а мы потом всё приберем!

Глава 7

Прибывшие в вечер, когда я сама того не подозревая завлекла себя в силки, из которых не было спасения, виконты на поверку существами шумными и говорливыми, разом приковав к себе внимание всех присутствующих.

Смешливые и непоседливые, несмотря на почтенный возраст, они беспрестанно говорили, делились впечатлениями от поездки, жаловались на дороги, вспоминали славное военное прошло, то и дело припадая к собственным кубкам, провозглашая всё новые и новые тосты. Но как оказалось, были лишь первыми ласточками — предвестниками того безумия, что обрушилось на замок в последующие дни. Долгожданные гости прибывали, за какие-то сутки, нарушив уклад старого замка.

Благородные лорды и леди желали развлекаться, каждое мгновение, проведенное среди старых стен, которые, как мне казалось и сами стонали, измученные гулом, не смолкавшим ни днем ни ночью. В ожидании предстоящей охоты, они высыпали во внутренний дворик, затеяв игру в жмурки, целиком завладевшую их вниманием и позволившую мне сбежать незамеченной.

Шумные игрища вызывали во мне отторжение, а предстоящая охота — ужас. А потому я поспешила укрыться в библиотеке, с наслаждением вслушиваясь в тишину, нарушаемую такими знакомыми голосами, с азартом планировавшие целую военную операцию по предупреждению очередного похищения многострадальных штор, эпопея с которыми за эти дни достигла апогея.

Трое суток минувшие с момента первого похищения прошли в незаметной для остального замка борьбе между обезумевшим храмовником и лихими братьями, словно родовое знамя похищающими и возвращающими несчастный предмет интерьера. Дошло до того, что почтенный старец совершил ночную вылазку за бархатным трофеем, не подозревая, что за небезызвестной картиной притаились неугомонные лорды с шумом изгнавшие его из моих покоев.

Уже уставшая смущаться и напоминать, что их поведение недопустимо я, всю битву просидела в смежной комнате, страдальчески прислушиваясь к звукам, доносящимся из моей опочивальни. Я лишь от всей души сожалела, что со мной нет сестры — неизменной опоры и поддержки, бывшей со мной, сколько себя помню, исчезнувшей тогда, когда она была мне так нужна. Братья по-прежнему не желали посвящать в свои дела кого-либо кроме меня.

И я отчего-то не находила сил противиться их воле.

Я менялась. Ощущая это всем своим существом, я была отнюдь неуверенна, хороши ли такие изменения, но ничего не могла поделать. Казалось, что с памятной ночи, когда мне случилось подслушать разговор между родителями и кажущимися такими враждебными графами, лед, сковывающий мою душу пошел проталинами, открывая выстуженную, но живую почву, где уже расцветали робкие цветки первых, неведомых, а может, забытых чувств.