Александр Даган - Дело Белки

– За болтовню повязали, – грустно призналась бабка, так же внезапно успокоившись, как перед этим разнервничалась. – А с другой стороны, ну откуда мне было знать, что Сашенька таким способным окажется?

– А поподробнее можно, – вкрадчиво попросил я, предчувствуя сенсацию.

– Да чего уж там, – не заставила долго упрашивать себя старуха. – Все одно, если захочешь, в архивах найдешь. Так лучше от меня услышишь, чтобы без искажения. Дело было так… И Баба Яга рассказала, как в середине восемнадцатого века начала бедствовать. Православие к тому времени окончательно вытеснило на Руси все языческие верования. Ведьм, правда, больше не жгли, но камнями нет-нет, да и побивали. Можно было, конечно, забиться куда подальше в глушь таежную, тьму-таракань несусветную, но бабка даже несмотря на преклонный возраст – ей тогда что-то около шестисот лет минуло – на свою беду была человеком общительным. Потому и решила не в леса уходить, как многие в ту пору поступили, а наоборот, к людям прибиться. Однако ни графского, ни какого другого дворянского звания присваивать себе не стала. «Простовата я была!» – объяснила старуха. «Не то, что царевна эта – Василиска, которая!» Поэтому осесть в высшем обществе не могла, а среди других сословий надо было чем-то на жизнь зарабатывать. «В лекари тогда женщин не допускали!» – рассказывала бабка. «Да и как бы я объяснила, как и чем хвори лечу, ежели надобно порошками и пилюлями, а я людей на ноги ставлю травами, да наговорами!» Черной крестьянкой тоже становится не хотелось. Не то, чтобы Баба Яга тяжелой работы боялась. Да только ведь долго ли односельчанам заметить, что на ее огороде любой овощ в два раза больше, чем у соседей вымахивает, а если на поле выйдет колосья ей сами даже под серп ложатся. «Сила, парень, как ее ни прячь все одно проявиться!» – назидательно произнесла старуха, и у меня не было оснований ей не верить. Долго ли коротко, но Баба Яга все ж таки смогла придумать себе занятие. Стала она нянькой при юных барчуках устраиваться. Дело это было при ее способностях нехитрое. Прослышит, что у хозяев какой-то усадьбы младенец родился, и сразу туда. Как уж она в барский дом входила и своей представлялось не знаю, не спрашивал. Но думаю, при талантах, которыми она обладала, глаза отвести, и к себе расположить было плевое дело. Опять же это сегодня, чтобы нянькой стать требуются справки и рекомендации. А три века назад на эту работу попадали свои же крепостные женщины, которым с одной стороны, конечно, не платили, но с другой с них и рекомендаций не спрашивали. Так Баба Яга при барских детишках и пристраивалась. Обитала в господском доме, ела хоть и с прислугой, но частенько с барского стола. А уж как питомцы ее любили, так это и вовсе не описать. Никто и никогда детям ни таких забав не придумывал, ни сказок не рассказывал, ни чудес не показывал. Так что, если и были в жизни Бабы Яги в те годы огорчения, то только, когда приходилось расставаться с подросшими питомцами. Те ее, правда, тоже отпускать не хотели. Сильно привязывались к старухе. Поэтому и норовили либо, при усадьбе оставить, либо даже в город забирали. Но старуха уже и сама привыкла, что рядом всегда маленькие детишки есть. Поэтому после того, как воспитанники вырастали долго в семье не засиживалась. Либо зимой за хворостом уходила, а потом все думали, что ее в лесу волки задрали. Либо, стирая на речке, с мостков падала, да больше якобы и не всплывала. А на самом деле выбиралась из воды где-нибудь подальше, находила нового ребенка и под вымышленным именем появлялась у новых хозяев, которые свято верили, что Баба Яга – их давняя собственность. Так и переходила она от одного благородного семейства к другому. И продолжалось это почти до конца восемнадцатого века, до тех пор пока взяв себе имя Арина Родионовна, Баба Яга не пришла в усадьбу помещика Пушкина, где только что родился долгожданный сын Сашенька. Я слушал, открыв рот, и не мог скрыть своего восторга и восхищения. Вот здесь прямо передо мной совсем как живая, а точнее живая на самом деле, сидит легендарная няня, воспетая великим стихотворцем, классиком русской литературы, гением мировой поэзии. Конечно, это было глупо. Баба Яга и сама по себе была существом уникальным и потрясающим, но все-таки, как ни крути, мифическим. А вот Арина Родионовна была исторической личностью, что давало мне столь необходимую привязку к привычной и знакомой реальности.

– А Пушкин, какой он был? – спросил я и сам устыдился обывательской наивности своего вопроса. Но Баба Яга даже не улыбнулась. Похоже, она действительно была очень доброй и чуткой женщиной.

– Сашенька-то? Да что ж, хорошим был мальчиком. Детки они все хорошие. Вот, когда вырастают…

– Но к Александру Сергеевичу это ведь не относится?

– А, что ж он, не человек? – горько усмехнулась старуха. – Подвел он меня. Шибко подвел.

– Как? Не может быть! – не поверил я.

– Еще как может, – ответила Бабка. – Из-за него в острог и угодила, а после на поселение. Сама, конечно, виновата…

– Да в чем же?! – воскликнул я, теряя последние остатки терпения.

– Слишком много сказок рассказывала! Детям же только сказку расскажи, они и угомонятся, и дурью не будут маяться, и кашку есть согласятся, и в кровать лечь. Можно, конечно, и волшебством надавить, только не полезно это. Человек – существо свободолюбивое, каким способом воли его не лишай, все на характере, да на голове сказывается.

– Ну, и что же, что вы ему сказки рассказывали? Кто же за это в острог сажает?!

– Кому надо, те и сажают! – огрызнулась Баба Яга. – Ты что ж не понял до сих пор? Я ведь ему не выдумки, я ведь ему правду про волшебный мир доверила. А ее в секрете держать надо. Но я ведь как рассудила, сейчас расскажу, он послушает, а подрастет, так и забудет. Уже сколько раз так бывало.

– А он не забыл… – задумчиво проговорил я, наконец-то начав понимать, чем провинился перед Бабой Ягой Александр Сергеевич.

– Мало, что не забыл. Он еще и литератором оказался! Уж не помню, какую из их моих историй он первой в стихи превратил. Да мне, по правде говоря, тогда это и не таким уж важным показалось. Мало ли кто в отрочестве стишатами не балуется. Даже приятно было – запали в душу нянькины рассказики. А он еще одну прописал. И еще. И еще. А потом их и издавать начали. Тут я и всполошилась. Дождалась, пока Сашенька в Михайловское приедет и в ноги ему кинулась. Как только не умоляла, чтобы не брал он больше баек, которые от меня услышал. Знала, что добром это не кончится.

– И что он? Послушался?

– Если бы! Сначала все утешал. Просил не беспокоиться. Обещал, что и меня в стихах помянет, будто мне того надо было.

– А потом?