Волчонок - Варвара Шихарева
-- Волком ли серым иль вороном чёрным, снегом ли белым иль маревом сонным, -- донёсшийся до меня снаружи голос был немного хрипловатым и до боли знакомым, -- Я возвращусь туда, где теперь ждут меня грусть да закрытая дверь...
Я снова приподнялся, ловя каждый, долетающий до меня звук, ведь именно эту песню Ламерт всегда тихонько, словно бы про себя, напевал, когда чистил оружие или хлопотал у огня, готовя нехитрый ужин... Но как и почему мой отец, оказался здесь, посреди пущи? Уж не очередной ли это морок, на которые был так щедр Оркан? Я терялся в догадках и сомнениях, а привычный напев между тем продолжался:
-- В сердце сокрою то, что сберёг. Дождями омою высокий порог...
Не выдержав, я осторожно выглянул из укрытия -- у огня действительно хозяйничал Ламерт, и пляшущие языки пламени ярко озаряли его тонкое, худое лицо, с идущим наискось -- от виска к подбородку шрамом, неровные рубцы которого были чётко различимы даже сквозь только что подновлённый узор!
-- Веткой сухою в окно постучусь, лёгкою тенью к тебе проберусь... -- Ламерт заглянул в котелок и, как обычно, чуть поморщившись, вдохнул сытный мясной дух, а затем повернулся к своему ни с того, ни с сего, зафыркавшему Пегому и проворчал, -- Тише ты, чудь косматая!
Но Пегий, поскрёбши землю копытом, ещё раз громко и сердито фыркнул, и отец, лукаво прищурив свои карие глаза, сказал уже более сурово:
-- Угомонись, а не то отправлю тебя в похлёбку! -- и убедившись, что это увещевание возымело своё действие, вернулся к прерванному напеву. -- Любимой, но спящей, меня позабывшей. Свечи ожиданья огонь потушившей...
Затаившись у входа, я наблюдал за каждым движением Ламерта, бывшего мне родственным до последнего стежка на повидавшей весь Ирий и насквозь пропахшей смолистым дымом куртке, а он, окончив свой напев словами:
-- Губами коснусь твоих длинных ресниц, и в стаю вернусь улетающих птиц, -- тяжело вздохнул и подкинул в костёр ещё несколько сучьев. Я ещё раз взглянул на чуть горбящуюся у огня фигуру Ламерта, всегда бывшего мне самой преданной нянькой, и, наплевав на все свои опасения по поводу лесных мороков, тихо позвал его:
-- Отец...
Услышав мой голос, Ламерт резко вскинул голову и, встретившись со мною взглядом, в один прыжок оказался у волчьего лаза: ещё через миг я был выхвачен из своего укрытия, а отец, встряхнул меня за плечи и крепко прижал к себе:
-- Волчонок!.. Не может быть!.. Как ты здесь оказался?!!
В ответ я лишь неопределённо пожал плечами:
-- Да так... Ягодничаю понемногу, -- и тут же с интересом взглянул на отца, -- А ты сам, Ламерт, что здесь делаешь? И где все наши?
-- А где ж им ещё быть, как не в княжьей рати! Срок нашей службы Триполему истечёт ещё нескоро. -- Ламерт вытащил из моих волос сухой лист. -- Ну, а я здесь лендовских да молезовских недобитков вычисляю, а то после Рюнвальда они разбежались окрест, точно тараканы по корчме! -- он чуть склонил голову набок и, прищурив глаза, лукаво улыбнулся, -- Малый, а князь тоже с тобою тут малину собирает, или ему смородина больше по душе?
Я взглянул на беззлобно ухмыляющегося отца и вздохнул:
-- Нет, Ламерт -- я здесь сам по себе...
-- Бывает, -- отец мгновенно перестал улыбаться и понимающе кивнул головой. -- Жизнь -- штука сложная и порою такие коленца выкидывает, что только держись!
На этом все увещивания Ламерта и закончились - оценивающе взглянув на исходящий паром котелок, он отложил все разговоры на потом, заявив.
-- Сейчас мы с тобою, малый, зайчатиной угощаться будем, а то от тебя, ягодника, уже только одни глаза и остались.
... Через несколько минут я уже дул на обжигающую жидкость, но, утолив первый голод, не стал дожидаться конца трапезы, а начал коротко отчитываться отцу обо всех, встреченных мною в Оркане, воинах:
-- "Гадюки" молезовские, числом не менее двадцати, ушли далеко на запад. "Лис" вначале было трое, но они объединились с "Турами", и стало их восемь -- они обосновались у большого ручья к востоку. Ну, а ещё здесь крутилось пятеро "Молниеносных", да два "Ястреба" себе малинник облюбовали... -- тут я осекся, и, очень тихо добавил, -- Точнее, уже один, -- и, вновь представив перед собою потемневшее от дикого ужаса, облепленное муравьями лицо, вздрогнул. Ламерт пристально взглянул на меня и осторожно спросил:
-- Волчонок, ты чего?
После воспоминания об одноглазом есть мне как-то сразу совершенно перехотелось, и я, отсев в сторону, обхватил рукою колени:
-- Отец, что может запугать в лесу до смерти? Неужели травяницы с лешаками такое учудили? Или, может, Шушера?
Ламерт, услышав вопрос, прекратил есть и, взглянув куда-то в чащу, отрицательно качнул головой:
-- Нет, Виго: лесовики не злые -- они, бывает, куролесят немного, но если и припугнут кого, то только для острастки. Что ж до Шушеры, то она сама всех боится и прячется от всего, хотя на вид, действительно, и страшная, и мерзкая, точно упырская тёща! -- отец подошёл ко мне, и, присев рядом, нахмурился. -- Признавайся, малый, что с тобою здесь стряслось?
-- Со мною -- ничего, а вот с "Ястребом" одноглазым... -- я посмотрел на потрескивающие в костре сучья и, невольно поёжившись, тихо пояснил. -- Когда я его нашёл, на нём ни единой царапины не было, но перед смертью он себе ворот разорвал, точно душило его что-то, а лицо у него почернело и перекосилось так, что и вспоминать не хочется.
На этом мой короткий рассказ и закончился. Я по-прежнему смотрел на огонь, когда Ламерт вздохнул и, помолчав ещё немного, произнёс:
-- Да, не ладная эта была смерть, но ни лесовики, ни травяницы к ней не причастны -- точно тебе говорю, -- и он ободряюще сжал моё плечо. -- Не вешай нос, малый: уже вскоре мы к своим вернёмся!
Но я на это утешение лишь ещё больше ссутулился и отрицательно покачал головой:
-- Нельзя мне покуда из лесу высовываться, а не то попадусь опять к Демеру на глаза, и всё. Он ведь теперь
