Волчонок - Варвара Шихарева
И тут из-за частокола раздался дикий, мучительный крик, сопровождаемый настоящим приступом высоко, женского смеха. Я помертвел, да и странный "крейговец", заслышав такое, вздрогнул и повернулся к по-прежнему безмолвствующему напарнику.
- Рудый! Эта сука сейчас ещё кого-то изведёт! Пора начинать!
Скрытое забралом лицо немедля повернулось к "крейговцу":
- Тихо! Ещё не время - она должна увязнуть поглубже, опьянеть от ритуала... Пойми, по-другому нам её не взять! Я проберусь к ним с тыла, а ты начнёшь свою атаку, как только увидишь пламя.
"Крейговец" покачал головой:
-- Для этой ведьмы огонь, что для мёртвого -- припарка! Бортен как-то раз уже пытался её обсмалить: видишь вон тот череп справа? Это все, что от него осталось!
-- Будь спокоен, Лис , если помешать её ворожбе с демонским камнем, то всё здесь вспыхнет и от искры! -- и Рудый, бесшумно ступил под деревья и в мгновение ока растворился в окружающей нас мгле.
Я потёр лоб рукою: в осанке и шёпоте этого ратника мне почудилось нечто знакомое, но что именно так меня зацепило, я ответить не мог, сколько бы ни пытался. Между тем, по-прежнему доносящиеся до меня мучительные вопли становились всё громче, а переполненный злым весельем смех был и вовсе непереносим, и вскоре я, вполне искренне пожелал его обладательнице, чтоб её заткнули раз и навсегда, прошептав вслед за нетерпеливо постукивающим кулаком по стволу "крейговцем":
-- Ну же, Рудый! Скорее!
...Когда же над частоколом взметнулось, наконец, яркое пламя, "крейговец" мгновенно сорвался с места и бросился к укреплению, а вместе с ним в атаку пошли до сих пор скрытые деревьями воины. Защитники частокола встретили их грязными ругательствами и целою тучей стрел, но луки и арбалеты не остановили идущих на приступ: хотя атакующих было немного, действовали они слажено, и было видно, что это уже далеко не первый бой, который они ведут, сражаясь плечом к плечу. Но и противостоящие им в этот раз воины тоже были не робкого десятка, к тому же какая-то сила словно отталкивала от них и языки пламени и вражескую сталь, так что поначалу казалось, что атака наступавших, несмотря на всё их умение, обречена на провал!..
А потом свирепые крики защитников частокола внезапно переросли в отчаянный вопль, а из широко распахнувшихся ворот укрепления выскочило сразу несколько бойцов. Закрыв лица руками, они в отчаянии заметались по поляне, плясавшее на их латах пламя превратило ратников в настоящие факелы! Нападающие сполна воспользовались открывшейся в защите брешью, и с торжествующими криками вломились в стремительно пожираемую огнём крепость, но далеко не все её защитники запаниковали: хоть и лишившиеся былой неуязвимости, они встретили атакующих с отчаянностью смертников, и лесное эхо далеко разнесло повисшие над поляной дикие крики и звон оружия.
Когда же пламя полностью охватило высокие стены, рёв огня и шум жестокого боя на мгновение перекрыл безумный женский визг... А последовавший за ним низкий, ни на что не похожий гул, заставил задрожать все мои жилы и едва не остановил сердце. Почти не слышный, но от того не менее грозный, он быстро распространился по поляне, и многие бойцы, упали на колени, сжимая руками головы так, будто они вот -- вот лопнут, а он всё нарастал и нарастал, пока не превратился в волну ослепляющей, сводящей с ума боли. Забыв обо всём на свете И зажав уши, я бросился прочь от пылающей крепости, ища спасения в мокрой черноте леса. Мои губы и подбородок заливала хлещущая из носа кровь!
... На следующий день я всё-таки нашёл в себе силы вернуться на ту поляну, чтобы при ярком солнечном свете взглянуть на пожарище и попытаться понять, чему стал невольным свидетелем, но сражавшиеся, похоже, действительно были призраками, а минувшая ночь унесла с собою все свои мороки и тайны. На месте сражения не было ни мёртвых тел, ни следов огня, а вместо остатков грозного частокола я увидел лишь несколько искривлённых, больных осин, да уродливую проплешину, в центре которой на мёртвой, без единой былинки земле, лежал поваленный на бок и расколовшийся на несколько частей монолит. На его боках ещё были заметны остатки резьбы в виде беспорядочно наползающих друг на друга ромбов и кругов, а сама разбитая глыба, несмотря на то, что с самого утра припекало солнце, была холодна, точно лёд!
Блуждая в чаще, я уже встречался с подобным: первый такой камень -- тоже поваленный и разбитый, лежал возле заваленного исполинскими валунами входа в пещеру, а на второй я наткнулся в одном из бесчисленных лесных оврагов -- он был цел, но сильно скособочился и склонился к голой и безжизненной земле. В находящуюся как раз у его подножья яму, вполне мог бы провалиться рослый, в полных латах, пехотинец, но сейчас в чёрную дыру стекала лишь узкая нить почти полностью высохшего ручья. Я склонился над ямой, но так и не сумев различить что-либо в наполненном мраком провале, бросил в него камушек. Так и не дождавшись ни единого звука, но нутром почуяв, что не стоит нарушать царящий в этом месте оцепенелый покой, убрался из оврага прочь...
Отцы, рассказывая мне иногда о подобных местах, были очень скупы на слова, повторяя, как урок лишь то, что возле таких камней никогда нельзя устраиваться на ночлег, и даже долго смотреть на их странные узоры тоже не стоит, ведь даже от одного их созерцания могут привидеться на редкость тяжёлые и дурные сны!..
Какие бы зловещие тайны и ночные ужасы не скрывали в себе орканские монолиты, главной опасностью для меня в чащобе были не они, и даже не дикие звери или лешачьи шалости, а люди! И были они не разбойниками или неупокоенными душами, а остатками разгромленных под Рюнвальдом войск. Вначале я видел молезовцев, затем -- "Лис" и "Туров", а после, схоронившись в кустах, наблюдал за пятью "Молниеносными". Один из них -- молодой, с изрытым крупными оспинами лицом, вёл под уздцы охромевшего коня, на котором сидел, судя по нагруднику, сотник. Его голова и лицо были обмотаны покоробившимися от сукровицы
