Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита
* * *
Наиболее подробно фон Беккер описал историю пациента, которого ему довелось наблюдать в доме археолога Отто Байера — своего старого приятеля по Гейдельбергскому университету.
Фон Беккер столкнулся с ним по чистой случайности, будучи в Берлине проездом. Он не планировал задерживаться в городе, но, вняв настойчивым просьбам товарища и следуя врачебному долгу, отправился в поместье Байера, чтобы проконсультировать его ассистента.
Ассистент археолога, египтянин Се́дхи аль-Джаха́рди, был молодым человеком лет двадцати с небольшим. Байер нанял его во время первой египетской экспедиции близ Абусира в качестве чернорабочего, но, обнаружив необычайную одарённость и осведомлённость юноши, сделал его своим помощником.
Седхи был прекрасным проводником и переводчиком; его наброски окружающих пейзажей и извлечённых из песка находок поражали удивительной точностью и изяществом. Но больше всего археолога впечатляло то, что в отличие от суеверных и необразованных сородичей, аль-Джахарди был поистине увлечён раскопками. Он не просто бездумно выполнял поручения, дабы получить оплату, а всё время стремился понять и узнать что-то новое. К тому же он, казалось, не был отягощён какими-либо религиозными предрассудками и охотно воспринимал философские и научные рассуждения просвещённых европейцев, которые его закоснелые земляки сочли бы богохульным вольнодумством.
Седхи нравилось учиться; время, проведённое в экспедиции, он считал лучшим в своей жизни. За четыре года Байер привязался к нему, как к сыну, и взял юношу в Европу, намереваясь устроить его дальнейшее обучение.
В Берлинском университете, где Байер получил кафедру, Седхи оставался верным помощником археолога, работая над отчётами об экспедиции и успевая посещать недавно открывшийся курс естественных наук. Разительная перемена обстановки и образа жизни его не смутила; сам он говорил, что с детства ощущал какую-то смутную неизъяснимую тоску, точно был не на своём месте, и только здесь, в Германии, наконец-то нашёл его.
Несколько месяцев прошли спокойно, но осенью 1848 года Седхи начал испытывать странное недомогание, постепенно нараставшее и приведшее к невозможности продолжать обучение и работу. Последнее особенно огорчало Байера, поскольку в то время он занимался подготовкой заключительной публикации полного списка исследованных древностей и нуждался в живом уме и искусных руках бессменного ассистента и спутника, который должен был подготовить иллюстрации, карты и часть описаний «солнечных храмов» и пирамид Абусира.
Врачи, посчитавшие причиной болезни длительное умственное перенапряжение и непривычный климат, рекомендовали юноше полное воздержание от трудов и отдых на природе, но даже после переезда в загородный дом Байера состояние его продолжало ухудшаться.
Здесь к постоянной усталости, рассеянности, бессоннице и частым головным болям юноши присоединились новые, пугающие симптомы: он стал подолгу замирать на одном месте, не отвечая на вопросы, временами бессмысленно смеялся, бормотал под нос какую-то чепуху, беспричинно раздражался и вообще вёл себя в высшей степени неподобающим образом. Глаза его, прежде ясные и живые, теперь нездорово сияли каким-то странным блеском, и взгляд его был потерянным, устремлённым в пространство, точно позади обычных предметов виделось ему что-то, недоступное другим людям.
Порой Седхи приходил в себя, с удивлением и смущением выслушивал вопросы о причинах недавнего поведения и отвечал, что ничего не помнит. Во время этих кратких периодов просветления он рассказывал, что видел «солнечных людей» и «тёмную фигуру в чёрной пустоте», которая вызывала у него смертельный ужас.
Когда он смотрел на солнце, он видел узоры в его лучах. Иногда они напоминали запутанное скопление геометрических фигур, иногда — арабскую вязь. Но всякий раз, как он начинал всматриваться в них, пытаясь разобрать надписи или различить скрытые символы, эти узоры ускользали от взора.
Тогда он оставил попытки постичь их умом и просто смотрел, всё больше погружаясь в созерцание и отрешаясь от реального мира. Ему посоветовали меньше времени проводить на солнце, но узоры стали видеться повсюду: в свете лампы, в пламени свечи, на белых стенах гостиной.
По настоянию врача ему пришлось всё время проводить в затемнённой комнате, но и тут солнечные узоры не оставили его. Он видел их теперь постоянно перед глазами: живые, мельтешащие, меняющие очертания и перетекающие в новые формы с новыми неуловимыми смыслами.
Состояние юноши непрерывно ухудшалось, и к тому времени, когда Байер решил обратиться к другу за помощью, его ассистент уже сутки пребывал в напряжённом безмолвном оцепенении. За несколько дней до этого он прекратил принимать пищу и питьё. Когда фон Беккер впервые увидел его, тот был подобен восковому изваянию, пугающему своим сходством с живыми людьми.
Седхи лежал в углу смятой постели, натянув простыню на голову и свесившись к полу. Кожа его, смуглая от природы, приобрела изжелта-землистый оттенок и нездоровый блеск. У него был жар.
Он не отвечал на вопросы и находился, по-видимому, в состоянии глубокого помрачения сознания. По временам он как будто пытался пробудиться от тяжёлого болезненного сна и бормотал что-то о «тёмной фигуре», «чёрной башне» и «кровавых облаках над янтарным Агранисом».
* * *
Позднее юноша рассказал, что видел себя подвешенным в чёрной пустоте, пронизанной вибрирующим шёпотом, откуда к нему тянулось нечто незримое и бесплотное, но ощутимо зловещее. Ледяное дыхание пустоты касалось его лица, от чего немела кожа. Когда тьма перед ним начала уплотняться и принимать форму, Седхи едва не умер от ужаса, разглядев её намечающиеся очертания.
Потом он вдруг оказался посреди пустыни, где солнце было нестерпимо ярким и более насыщенным. Стояла ужасная, невыносимая жара. Капли пота, обильно выступавшие на коже, испарялись мгновенно, шипя, как на сковороде. Юноша ощущал всё так же отчётливо, как наяву, но при этом ясно понимал, что находится в доме археолога, где ничего из увиденного просто не может произойти.
Седхи пошёл по раскалённому песку. Подошвы его ног дымились, но он вскоре свыкся с болью и старался не смотреть вниз. От этого ощущение жара чуть поблёкло. Он шёл долго, но вокруг был только песок и раскалённое, пышущее ещё большим жаром небо. Затрудняясь описать его цвет, юноша объяснил, что лучше всего подходят слова «пронзительно-яркое» и «вездесуще-огненное». Он не мог определить, как долго шёл: полдня, а может, полчаса, — но солнце всё время было в зените и не выказывало ни малейшего намерения куда-либо двигаться.
Внезапно
