Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота
Разумеется, я к воротам не пошёл. На что мне ворота? Они изнутри на засов заложены, а засов замком крепится, и ключ от замка — у господина. Зачем такие сложности?
А пошёл я в сад, миновал лекарственные грядки, миновал кустарники и яблони, вывернул на тропинку меж двух рядов густого шиповника. И вывела меня тропинка к дальней калитке, за которой начинается спуск в тот полезный овраг.
Спустился я осторожно на самое дно, но не уберёгся — крепко меня крапивой обжалило. Хоть и осень, да крапива ещё в силе, ещё и не думает вянуть. Всюду осень, а тут, в овраге — лето.
Ну, думаю, вы уже сообразили. Схрон у меня в овраге был, как только появилась возможность в город ходить — так и обустроил. Понятно, что на всякий случай — не знал, когда доведётся воспользоваться, да и доведётся ли.
Спрашиваете, когда же я успел, если времени у меня на покупки немного было, а до базара в Нижнем Городе путь неблизкий? А кто вам сказал, будто я на Нижнем Базаре всё покупал? Я рядом брал, у того самого лавочника, куда до меня Амихи с Гайяном всегда ходили. Да, дорого, ну так ведь мне с ценами считаться незачем, денежки в нам с вами известном месте не переводились. Так что пока повара наши думали, будто я за каждый грош на базаре собачусь, я тут поблизости крутился и разные дела обделывал. Вот схрон, к примеру.
Нет, никто бы его не нашёл. Туда, почти на самое дно оврага, никому нет смысла лазить. Да тут вообще никто не бывает. Нет тут ничего полезного — одна крапива, бурьян да колючие кусты горехвата. Ну, понятно, что не просто на дне схрон, а спрятан по-умному. Кто не знает — в упор глядеть будет, а не дотумкает.
В общем, взял я одёжку подходящую к делу — чёрные штаны, чёрную же рубаху, где к вороту наголовник нашит, чёрные же перчатки из тонкого шёлка. Обулся в башмаки деревянные, но толстой свиной кожей подбитые. Взял, понятное дело, то, что и следовало взять на непредвиденный случай. Хотя если на такой случай чего берёшь — он, случай, уже, выходит, предвиденный. Я так считаю.
Ну, снарядился я — и бегом к стене городской. Времени уже не так много осталось, а восточные ворота далеко, дом господина Алаглани, как вы знаете, в северной части города. Хорошо хоть лазейка под стеной, мне да некоторым из вас известная, не так уж далеко была, и после того, как очутился я за стенами, не пришлось мне крюк делать. И помчался я что было духу к восточному тракту. Едва поспел к тому месту, о котором господин говорил — где от большой дороги малая отходит к северу.
Как успел? А я, почтенные, быстро бегать обучен. Тут главное — не сила ног, а дыхание умное. Брат Аланар много ведь со мной занимался, всяким штукам наставлял… что и пригодилось, как видите.
Темнота? Да не такая уж и темнота, это ж только когда я из дому вышел, мне небо чёрными чернилами помыслилось. А потом глаза приноровились. Ну и ещё одна малость, не скрою — я из нашего травохранилища сушёный лист ветродуя стащил, а в тот день перед ужином минутку улучил, растолок, в воде колодезной размешал и тем средством в глаза себе капнул. Как некоторые из вас знают, средство это действует не сразу, часа через три-четыре только, и ненадолго — часа на два. Но зато на эти два часа даёт кошачье зрение. Потом, правда, голова болеть будет, ну так для пользы дела чего ж ей не поболеть.
Ладно, ближе к делу. Успел я вовремя, вдову минут на пять всего обогнал. На пересечении дорог — пусто. Никакой обещанной повозки. А издали видна фигурка, едва темнее неба. Она, вдова, подумал я — и угадал. Когда ближе подошла, убедился в том. Узелок при ней — хотя даже не узелок, а вполне такой приличный узел, по всему видать — самое ценное захватила.
Где я находился? Лежал в кустах, в десяти локтях от края дороги. Веточки чуть раздвинешь — и почти всё видно, а вот тебя никто не увидит, особенно когда дело ночью безлунной, а сам ты весь в чёрном.
Пришла вдова на перекрёсток, заозиралась. Где ж обещанное? Никак обманул её господин лекарь? Или не сладилось у него? Нетрудно было понять, какие мысли у неё в голове крутятся. Потому что в моей голове они тоже крутились. И чуял я, что колеблется она — то ли уйти, то ли подождать ещё чуток.
И вот тут-то всё и случилось. Сзади, со стороны города, часы начали полночь бить. Слышно было не очень хорошо, всё-таки мы от стены дальше тысячи локтей находились, да и часы-то на главной башне, а не на стене. Но всё-таки услышать можно.
Вдова к стене городской обернулась — ну, понятно, когда звук важный слышишь, всегда на стараешься к нему лицом. А я от вдовы взгляд не отрывал. Когда же двенадцатый удар гулко раскатился под ночным небом, вспыхнуло что-то — и гляжу я, повозка рядом стоит. Крытая просмоленным полотном — никакой ливень такое не промочит, трое коней впряжены, масть не разобрать, но поскольку едва заметны, то уж ясно — не белые. На облучке мужичонка низкорослый, в колпаке высоком и с бородой едва ли не до пупа. Во что одет, не разглядел.
А главное — перед повозкой парень долговязый. Кроме того, что долговязый, ничего я увидеть не сумел, зато сумела вдова. Взвизгнула радостно, бросилась ему на шею, узел свой выронив. Ну, значит, и впрямь сынок-узник.
А возница им ладонью: мол, не мешкайте, лезьте в повозку. Они и послушались. Парень этот мамашу свою сперва подсадил, а потом и сам через борт перевалился. И заметно было, как это трудно ему, слышал я, как присвистывает от боли. Оно и понятно — признание-то, как понимаете, в Башне Закона выбивать умеют.
Как забрались они внутрь, возница молча коней стегнул — и без звука понеслась повозка. Никогда я не видел, чтобы кони сразу такую скорость набрали, без разбега. Минута, другая — и вот уже только отдалённый цокот копыт слышен, а вскорости и тот заглох. Тёмно, тихо, пусто. Один я в колючих кустах лежу.
Вот так оно и обнаружилось, доказательство. Установленное твёрже некуда. Теперь уже точно мог я говорить, что чары это. Почти всё ведь можно к простым вещам свести, но вот повозку эту, из ничего взявшуюся, иначе как чарами не объяснить. Получил я в ту ночь ответ на первый из двух главных вопросов. Ответ: да! Теперь осталось на второй ответить: как?
Ну, про обратный путь рассказывать нечего. Всё легко да гладко прошло, за одним малым исключением. То есть тем же путём вернулся я в город, разделся в овраге, перелез через калитку в господский сад, сквозь окошко, в отхожем месте отворённое, в дом вернулся.
А малое исключение — это что крапивой меня знатно обстрекало. И ладно бы только ноги да руки — одежда прикроет. Но ведь и лицо, и ладони, и шея… Вот что мне придётся объяснять, коли спросят?
С этими мыслями забрался я на свой тюфяк и преспокойно уснул, хотя ещё за минуту до того мысли о крапивных укусах мне покоя не давали. Но недаром же в народе говорят: вечер глупее утра.
Лист 13
А как проснулся я утром, так едва глаза разлепил. Голову ломит, горло пересохло, точно три дня без воды в пустыне шатался, в ушах звон. И тело всё зудит и ноет. Похоже, переусердствовал я накануне с листом ветродуя, не ту меру взял, что учили. Да и крапива своё злое дело сотворила.
Вспомнил я, как учил меня брат Аланар: опережай неизбежное. Потому толкнул я Хайтару — его тюфяк рядом с моим был, и шепнул хрипло:
— Слышь, чё-то худо мне… Встать не могу, башку сверлит и чешется всё… Чё-то стряслось со мной.
А это как раз было, когда Халти, замещая старшого, вставать нам велел. Я, хоть и болело у меня всё, не утерпел — взглянул на Тангиля. Ему-то подниматься не надо — длится покуда его лечение, и еду ему сюда, в людскую, приносят. И почудилось мне, что недоволен Тангиль, как Халти старшого из себя строит. Уж не боится ли он, что Халти постоянным старшим сделают и вместо него зимой отпустят?
Но мысли мыслями, а дела делами. Хайтару кликнул Халти, да и другие ко мне подбежали. Вопросы стали задавать разные, большей частью глупые. Халти, будто лекарь великий, язык мне велел высунуть, потом за руку взял, пульс щупал. «Ничё не понять», сказал и велел Дамилю за господином бечь.
Вскоре и господин пришёл. Думал я, что будет он таким же мрачным и нервным, как вчера, что раскричится и объявит меня притворой. Нет — весел был и добродушен. Прямо будто другой человек.
Присел он рядом со мной, оттянул веко, положил ладонь на лоб, а после стал кожу мою, от крапивы пострадавшую, изучать. Ногтем линии чертил, кончиками пальцев мял. Велел рот открыть и понюхал.
Лежал я и ждал его решения. И ладно ещё, если скажет, что притворяюсь я больным, из-за лени да хитрости. При таком раскладе чего мне бояться? Разве что порки, да и то сомнительно… Но вдруг догадается: бегал я куда-то ночью?
Повезло мне — сказал он, что где-то я крапивную лихорадку подцепил. То ли съел чего-то несвежее (напряглись наши повара при этих словах), то ли кошмар мне приснился. Демоны сна, сказал, могут человеку ужасы показать, которые наутро он и не помнит, а через те ужасы и телу повредить. Ибо тело не отдельно от души живёт, а единою жизнью с нею. А почему лихорадка крапивной называется — потому что прыщи выскакивают вроде тех, как если б крапивой обстрекало. Сказал, что болезнь сия неопасная и незаразная, что к вечеру я уже здоров буду. А сейчас он лечить меня станет.
