Джордж Мартин - Воины

— Ваше величество, это человек из моей воинской части. Прошу, пощадите его! Возьмите лучше мою жизнь!

И он склонился, подставляя шею под удар султанского меча.

Исмаил заколебался.

— А! Твой человек! Какая небрежность с нашей стороны. Ну что ж, сегодня мы проявим милосердие к твоему собрату французу.

Несчастный от облегчения потерял сознание, и это так разозлило Исмаила, что он чуть было не передумал, но соотечественники быстро оттащили француза прочь.

— Ты сказал недавно, что англичане — незамысловатый народ, — напомнил Батисту Исмаил. — Давай сойдемся на том, что они менее ценны, чем тот француз, которого я только что пощадил. Верно? Скажем... — Темные глаза султана заблестели. — Скажем, вдвое.

Батист протестующе качнул головой.

— Ваше величество, я имел в виду совсем не это!

— Но так оно и есть. Ты сказал, а мы услышали. Теперь давай взглянем на плоды твоего выбора.

Несколько мгновений спустя умерло два англичанина, включая того бедолагу, который отвечал за каменные колонны, и кровь его вытекла на песок у ног Батиста. Инженер не смог заставить себя взглянуть на смерть, которую он навлек на других своим неосторожным замечанием.

— Ты считаешь, что не убиваешь других, но смерть, похоже, следует за тобой, как шакал в поисках еды, — со смехом заметил Исмаил. — Столько убийств! К счастью, ни одного из них ты не совершил собственноручно! Твоя совесть остается чиста, верно?

Султан вскочил на своего великолепного арабского скакуна,

— Говорят, мы очень проницательно судим о людях, Инженер. Посмотрим. Может быть, завтра? Или, возможно, ты предпочтешь, чтобы мы прочли свиток, дабы узнать, сколь долго ты будешь упорствовать?

Батист не знал, что ответить, и потому не сказал ничего. Бокхакса со злостью ударил его дубинкой.

— Как будет угодно вашему величеству, — прошептал Батист.

Исмаил рассмеялся и покачал головой.

— Еще несколько дней.

И снова мертвые тела сделались строительным раствором для стен, и работа продолжилась. Батист знал, что если его люди не будут трудиться дальше, охранники их изобьют. Потому он собрался с силами и принялся отдавать распоряжения и возиться с чертежами, но не мог удержать карандаша. Он чувствовал на себе взгляды других узников. Когда он поднял голову, они трудились не покладая рук. У Батиста дрожали руки, и проведенные линии сливались в нечто бесформенное. Он чувствовал их страх и гнев — на него, за то, что он не стал действовать и не предотвратил излишние смерти.

Батист не мог ни спать, ни есть. Когда он закрывал глаза, к нему являлись кошмары: сперва змея, потом отрубленные головы, потом чтение свитка.

Он забрался на верхушку стены, за постройкой которой надзирал. Он решил спрыгнуть с нее. Это был единственный выход. Батист закрыл глаза и глубоко вздохнул, но почувствовал головокружение, в панике открыл глаза и внезапно передумал.

Нет! Самоубийство — смертный грех. Не стоит менять временные мучения в аду Мулая Исмаила на вечные мучения в аду Сатаны. Батист не знал, действительно ли он в этом уверен, или он просто трус, но он спустился со стены живым.

Он обдумывал различные способы умереть, с честью и без самоубийства. Но у него оказалось мало времени на попытки. На следующее утро надсмотрщик жестоко избил одного из рабов безо всяких причин, просто из-за своей кровожадности. Батист выхватил у надсмотрщика дубинку и принялся бить его самого. Он успел нанести всего несколько ударов, когда бокхакса отшвырнул его; надсмотрщик был в крови, но однако же жив. Бокхакса не убил его на месте, как того ожидал Батист, но вместо этого приволок его к султану. Того, похоже, не удивил доклад бокхакса. Исмаил с понимающей улыбкой вызвал своего писца. Тот принес свиток.

— «Инженер попытается убить надсмотрщика, с тем расчетом чтобы убили его самого», — прочитал писец. — Так здесь написано.

Батист выслушал его, не говоря ни слова. Действительно ли он настолько предсказуем? Обладает ли он свободой воли или утратил ее? Он не мог увидеть смысла во всем этом. Да будь он проклят, этот свиток! Он будет жить, чтобы снова увидеть сына, снова обнять жену.

Внезапно до него дошли слова Исмаила.

— ...нам известно, что твоя нечестивая вера запрещает тебе покончить с собой, — произнес султан. — Однако же ты также не должен делать этого чужими руками, провоцируя стражника убить тебя. Воистину, мы были бы недовольны, если бы ты все-таки умер, ибо мы ценим твой талант. А потому мы приказываем, чтобы отныне за твою жизнь и благополучие отвечали все. Если ты умрешь, всякий, кто будет присутствовать при этом, поплатится собственной жизнью и жизнью своей семьи. Этот приказ касается всех охранников, всех моих телохранителей, всех каидов, всех жителей Марокко. Он касается всех рабов в твоем метаморе, всех рабов, которые работают под твоим началом на строительстве Мекнеса. Ты не умрешь, кяфир, пока находишься в нашем великолепном государстве. А если умрешь, смерть сотен людей будет на твоей совести.

Затем Исмаил приказал одному из бокхакса, молчаливому воину-гиганту по имени Тафари, наблюдать за Батистом.

Бдительность Тафари была неусыпна: он следил, как Батист работает, как он облегчается, как ест, и никогда не отходил далее чем на несколько шагов. Батист избавлялся от взгляда Тафари, лишь когда спускался на ночь в метаморе, ибо там за жизнь Батиста отвечали его сотоварищи-рабы, и порукой тому были их собственные жизни. Все до единого в Мекнесе знали закон: Батист не должен умереть. Ни от собственной руки, ни от чужой.

Его судьба была заключена в султанском свитке, и лишь этот свиток откроет его конец. Так написано.

Батист вновь принялся за работу, и день шел за днем. Топот копыт султанской лошади раздавался в длинных проходах, и город рос на крови и костях рабов султана, и каждый раз повторялся ритуал: Батисту предоставлялся выбор — убей одного или смотри, как умрут трое.

— Сколько человек умрут, прежде чем ты убьешь для нас, Инженер? Сколько должно умереть? Десять? Сто? Назови свою цену, Инженер. Когда закончится «никогда»?

Батист оставался неколебим. Головы летели с плеч.

— Наверно, стоит внести немного усовершенствований, — тоном доброжелателя произнес Исмаил. — Такой принципиальный человек не должен работать без зрителей.

И он приказал насадить головы на шесты, а шесты воткнуть в кладку зданий, над которыми трудился Батист. Шесть человек. Потом восемь. Потом десять. Инженер чувствовал устремленные на него взгляды, пока вороны не выклевали мертвые глаза. В промежутках между смертями господин брал его на прогулку к другим зданиям — всегда преисполненный детского энтузиазма, всегда хвастающийся, задающий вопросы, обсуждающий оперение птиц в садах — а затем внезапно, в приступе своенравия, убивающий снова.