Виктория Абзалова - Да не убоюсь я зла

13

Лют сидел у колодца, наблюдая за повседневным неторопливым монастырским бытом.

Нет, лишний раз убедился он, не про него это было. Душно за серыми стенами…

Пусто. Тогда за чем все? Домом Божим могут называть эту убогую груду камня только те, кто не знал ничего другого! В лес бы… По холодцу пробежаться по палой листве, глотнуть кристальной чистоты ручья, ощутить то особенное смешение запахов и звуков, говорящих о непрерывном кипении жизни… Вот где Храм Господень! Торжество Его славы…

— Тоскуешь? — Марта подошла ближе.

Ян неопределенно дернул плечом, и обернулся на скрип: разговор у настоятеля с дьяволенком вышел долгим, и он уже извелся ожиданием. Отец Бенедикт, стоя в проеме, поочередно смерил их хмурым оценивающим взглядом: расхристанный оборотень, да и вдове после всех перипетий так и не удалось придать себе добронравный вид.

— Хороши! — заключил монах с тяжелым вздохом, — Один другого краше! А больше не кому… Пойдем, сыне.

— Куда?

— Исповедаться, — отрезал отец Бенедикт, — Грехи тебе отпускать буду! Дело это трудное и долгое.

— Что, вот так сразу? Без оплаты? И епитимью отбывать уже не требуется?

Монах не сказал ни слова, но Лют осекся, и послушно пошел за ним.

— Лоб бы хоть перекрестил, — заметил настоятель, не оборачиваясь, — все-таки в храме…

Ян смотрел на прямую спину, тишина становилась невыносимой. А какой ей еще быть?

Многое накопилось за десять лет, многое было прожито и передумано. Осталось ли в нем вообще что-нибудь от монастырского парнишки, ушедшего в мир утверждать высшую справедливость, уж если более никто с ней не торопится, и — со всего маху приложившегося прямо мордой в грязь и кровь… Может, и хотелось где-то в самой дальней глубине души, как раньше, припасть к узкой сильной руке, сказать: «Прости, отец… Тошно… Больно. Страшно…», а слова шли другие, со всегдашним прищуром и изгибом дерзких губ:

— Может мне на колени встать? Или так послушаешь?

Аббат наконец развернулся и ударил так же, не жалея:

— А чего ты мне сказать можешь, чего я про тебя не знаю? Я дорогу, по которой ты идешь, и без того ведаю! А имен и дат мне перечислять не требуется! Об одном тебя спрошу: ты свою ненависть лелеешь и пестуешь, но сам-то — ужели нет на тебе безвинных крови и слез? Чем ты отличаешься от тех, кого ненавидишь и презираешь?!

«Признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать…» «Стоит оно того?..» Некуда тебе деться, волколак, потому что обложили тебя со всех сторон: от себя ведь никуда не денешься! «Господь знает мысли человеческие, что они суетны…» — Может я и жалею о чем, но не раскаиваюсь! Доведись переиграть — все равно так же случилось бы… — Ян отвернулся, не выдержав поединка взглядов, и тут же потрясенно вскинулся, услышав формулу отпущения грехов.

— Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына Своего примиривший мир с Собою и ниспославший Святого Духа для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — монах завершил молитву и ответил ему, — Не для тебя стараюсь! Нельзя спасти того, кто спасения не ищет. Просто обряд я должен провести по полному канону… и уж это пусть будет мой грех… Зови свою Марту.

Времени мало — вам внимание привлекать не к чему…

И у покойников улыбки бывают поживее, порадостнее, чем были у них обоих, когда шли к странноприимной комнате.

В часовню Ян вносил Уриэля на руках. Юноша и до того был белее полотна, но смотрел твердо. Хоть ему и не пришлось ступать на освященную землю, однако едва попав в намоленное поколениями монахов пространство он сжался, бледнея еще больше, на висках выступили капельки пота. Многие ведь молились тут искренне, а не по чину…

Отец Бенедикт приступил к службе немедля ни секунды, едва они трое встали на пороге. Однако сам оглашенный на положенные по церемонии вопросы аббата не отозвался: горло дергалось, нужные ответы так и не прозвучали, как будто язык примерз к небу.

— Веры… Жизнь вечную… — выполняя свою роль, за него выступил Лют.

Отец Бенедикт одобрительно кивнул, завершая первый и самый простой этап обряда, и переходя к следующему. На словах: «Выйди из него дух нечистый и дай место Духу Святому» — Уриэль содрогнулся и вцепился в Яна, внося разнообразие в его коллекцию царапин. Оборотень вгляделся в него: парень не в себе, но пока это похоже только волнение, правда настолько сильное, что больше напоминает панику.

А отступать некуда: священник, не прерываясь ни на мгновение, уже налагал ему на лоб и на грудь знаки креста. Юноша отчаянно хватал ртом воздух, силясь вздохнуть: у Яна самого дрогнул голос, когда он вслед за настоятелем повторил «аминь».

— Oremus: Omnipotens sempiterne Deus… — отец Бенедикт возложил руки на покорно подставленную голову.

Уриэль прикрыл веки, будучи почти в обмороке.

Соль… помазание, — юноша кусает губы едва не до крови, что бы не застонать и сохранить ясность сознания, но умудряется все-таки, хоть и постоянно запинаясь, самостоятельно прочитать молитву севшим надломленным голосом.

— Да будет мир с тобой!

— И с духом твоим…

Пока отец Бенедикт читал «Deus patrum nostrorum», Уриэль немного пришел в себя и собрался, определив видимо, что сможет выдержать все до конца. А вот Ян ни в чем уверен не был, особенно в том, что обряд, оборачивающийся медленной пыткой, даст какой-нибудь результат, и не станет к тому же пыткой напрасной, довершившись еще и обманутыми надеждами. Но прервать не смел, поддавшись впечатлению.

— Exorcizo Те, immunde spiritus… — монах крестит юношу трижды.

Изгоняю тебя, нечистый дух, во имя Отца и Сына и Святого Духа, изыди и отступи от этого раба Божия…

Бледно синие губы шевелятся, словно проговаривая вслед, голова бессильно откидывается на плечо оборотня, когда покрытый холодным потом лоб осеняет еще один крест…

— Oremus: Aeternam, аk iustissimam pietatem… — в последний раз священник возлагает руки на влажные слипшиеся светлые волосы.

Очередное аминь — и они уже у алтаря. Когда его касается край вышитого облачения аббата, символа его священнической власти, — Уриэль похоже все-таки отключается.

Ян, сам не воспринимая того, читает символ веры и «Отче наш», даже не прилагая усилий, что бы вспомнить давно забытое, только прислушиваясь к тяжести обвисшего в его руках тела.

И снова «Exorcizo Те», и «Ephpheta, quod…» — у юноши по щеке криво течет алая дорожка из прокушенных губ…

— Отрекаешься ли ты от Сатаны?

— Отрекаюсь… — хриплый, едва слышный выдох.

— И от всех дел его?

— Отрекаюсь…