Виктория Абзалова - Да не убоюсь я зла

— Отрекаешься ли ты от Сатаны?

— Отрекаюсь… — хриплый, едва слышный выдох.

— И от всех дел его?

— Отрекаюсь…

Во рту солоно, в глазах темно — может это твой последний миг, семя дьявольское…

И едва хватает сил что бы выговорить последнее отречение.

Помазание елеем — на сердце и меж плечами, в форме креста: ответом становится беспощадно подавленный стон.

Трижды — «Сredis…»

Трижды — «Сredo…» — пополам с кровью…

В следующий момент церемониал немного смешивается: Ян и без того по-прежнему держит юношу на руках, но Марта становится ближе и принимает в свои ладони лед чужих, которые немедленно стискивают пальцы до боли, до судороги…

Вода из купели стекает по сухим аристократическим пальцам священника вниз…

Уриэль наконец теряет сознание. Окончательно: не чувствуя последующие два омовения святой водой.

— Romanis, ego te baptizo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti… — троекратное крестное знамение, — Оmnipotens Deus, Pater Domini nostril… Да пребудет мир с тобою!

— И с духом твоим, — отвечает Ян не своим голосом.

Марта рядом просто тихо плачет. Белое полотно… освященные свечи…

— Vade in pace et Dominus sit tecum. Amen.

— Аминь!!!

Крещенный человек приобщается к освящающей благодати Божией, от которой весь человеческий род отпал в грехопадении, очищается от первородного греха и всех своих прежних грехов. Крещение возрождает человека и вводит его в Церковь — в семью детей Божиих. То есть, теоретически, Уриэль — или новокрещеный Роман (в честь Романа Сладкопевца, поминаемого 1 октября) — сейчас был перед Господом чист, как младенец, даже больше: умри он в этот миг на руках у Яна, святой Петр не смог бы захлопнуть перед ним райских врат. На деле же юноша все еще находился в глубоком обмороке, и в себя приходить не собирался.

Хоть ожогов не осталось — и на том спасибо! — Лют осторожно опустил его на узкую монастырскую койку. Как по нем, а обещание посмертного блаженства не самая утешающая вещь, особенно, когда земной жизни всего ничего.

— И что теперь? — хмуро поинтересовался он у монаха.

— Ничего. Ты можешь ехать, куда пожелаешь. Марте я уже говорил, что могу дать письмо в одно из ближних имений, что бы его хозяйка приняла ее компаньонкой.

— И?

— Она согласилась.

— Приживалкой… — он бы радоваться должен, что так хорошо и быстро все устроилось, за этим ведь и вез их сюда, но вместо того хотелось завыть, — А с ним что?

— Уриэль… Роман, — поправился отец Бенедикт, — остается в обители и даст обет послушания.

— Что?! — Яну показалось, что он ослышался, — Какой обет?! Ты же сам видел, что с ним в церкви делается!

— А ты думал, что путь в Царство Божие розами устлан?! — гнев пробился сквозь всегдашнее привычное бесстрастие, и стало видно, что обряд крещения и монаху дался нелегко, — Только тяжким каждодневным трудом душа спасается!

— Спасение душ не по моей части, — поморщился оборотень, — Я тварь земная! И такого не понимаю: что бы за рай на небе, себе ад на земле устраивать! Почему он должен за чужие грехи мучиться…

— Это его решение и его просьба. Я — в ней не откажу!

Подтверждением его слов раздался полувздох, полустон.

— Живой? — Ян наклонился над юношей.

Светлые глаза совсем прояснились от одури, и требовательно уперлись в монаха.

Тот кивнул.

— Надо же… Помоги мне, волк.

Лют даже не стал его осаживать в этот раз, просто поддержал, помогая подняться, и подставил плечо. Молча, медленно они дошли до часовни, и к тому времени Уриэль уже шел сам. Он застыл, слегка склонив голову к плечу, словно к чему-то прислушиваясь.

— Значит, остаешься… Уверен?

— Да, — Уриэль обернулся и неожиданно признался, — Дело не столько в спасении души… Спокойно здесь, тихо… Мне ведь и деваться больше некуда! А боль… можно перетерпеть.

Он неуверенно, слегка смущенно улыбнулся, почти так же неумело, как и плакал.

— Спасибо тебе.

— Бывай, крестник! — усмехнулся Ян.

Свою судьбу человек определяет сам, если он конечно человек, а не шваль. Что ж, не стыдно будет вспомнить, что было в твоей жизни хоть одно бескорыстно доброе дело.

14

Марта, подобравшись на постели и обхватив себя руками, смотрела на нехотя вползающий в окно рассвет и думала свою невеселую думу. Ян спокойно спал рядом — пока рядом. На долго ли?

Все то время, что они торчали на постоялом дворе, она ждала, что однажды он просто исчезнет. Так же внезапно, как и вошел в ее жизнь, полностью ее изменив.

Оборотень привез ее сюда, на пол дороги к ее будущей хозяйке и ушел. Марта уже была готова к тому, что он не вернется больше… Но он вернулся. И вот уже третью неделю они торчали в гостинице, живя, как муж и жена. Купленный взамен желтому платью (Марта решила, что выбрасывать его не станет) привычный вдовий наряд был пока убран.

Они почти не выходили из комнаты, беря друг друга словно на всю оставшуюся жизнь, и Марте иногда казалось, что проживи она хоть до ста лет, все равно не сможет вытравить из себя эти дни. И ночи. И особенно того, кто придавал им смысл.

Ян Лют оставил след, который стереть будет трудно. Да и не хотелось ни капли, чем бы это не обернулось…

Уж загадывать на будущее она, в самом деле, отучилась!

Ян потянулся, подгреб под себя вдову, взглянул в лицо и отвернулся. Понятно, — усмехнулась Марта. Так и случилось.

— Прощаться нам время, сударыня ведьма, — спокойно сказал он за завтраком.

Марта кивнула.

— Я тут вчера с мужичками договорился — отвезут честь по чести…

— Что ж сам не проводишь?

— В другую сторону мне.

Марта опять кивнула:

— В другую.

Отвернувшись в разные стороны, они словно вели молчаливый диалог: «Свидимся еще?» — «Нет» — «Почему?» — «Зачем?» — «Надо…» — «Зачем?» — «Надо!».

Забираясь на козлы, рядом со старичком, согласившимся довезти ее до будущей хозяйки, Марта совсем уже было решилась сказать Яну то, что собиралась, но только плотнее поджала губы, расправила юбки и разрешила:

— Трогай, добрый человек.

Очень хотелось обернуться, но она не стала: знала, что Люта там уже нет.

В воротах неповоротливая повозка едва не сшибла въезжавшего монаха: запыленного, измученного — на такой же взмыленной лошади. Монах — на лошади?! Капюшон черного узкого скапулира полностью скрывал лицо припавшего к шее лошади человека…

Черная же ряса, льняной пояс, сандалии… В октябре! — мимоходом отметила Марта, — бенедиктинец…

Лют в это время прикладывавшийся к массивной и весьма объемной кружке, даже не обратил внимания на едва вползавшего монаха, пока тот скороговоркой не выдал его владельцу ряд весьма интересных примет. Как-то: искали двоих — лихого черноволосого зеленоглазого парня вместе с видной блондинистой девкой в желтом похабном платье.