Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита
И почему ей было так неспокойно при пациентах? Ведь она общалась с ними не первый год, ещё со студенческих времён; зачастую ей удавалось и разговорить их, и выслушать, и даже расположить к себе. Но всё это сопровождалось невероятным внутренним напряжением, обычно скрытым от посторонних глаз благодаря собственной автоматизации, которая не делала его менее тягостным.
Это не было вполне обоснованным беспокойством человека, рискующего внезапно получить по шее или ещё чего хуже, не было трусостью или суеверным испугом перед «качественно другими», «чуждыми нормальности» непонятными и оттого зловещими существами, которым практически отказано в признании их людской, общей с остальным миром природы. Нет, это чувство было иного рода.
Объяснялось ли оно затаённым опасением по поводу собственного душевного состояния? Может, тщательно скрываемая даже от себя тягостная неприязнь к пациентам проистекала из постыдного страха оказаться одной из них?
Сны, в которых, по расхожему представлению, воплощаются бессознательные страхи, могли служить тому подтверждением, ведь у Марии Станиславовны было два повторяющихся мотива ночных кошмаров, и один из них — оказаться в отделении взаперти, по ту сторону железной двери, ограждающей её от всего остального мира. А второй — фиолетовая бездна, затягивающая её мельтешащем вихрем. Кто бы знал почему.
Осталось миновать одну койку. Мария Станиславовна мельком взглянула на неё: там сидел Неизвестный. Странный даже для этого места тип с изуродованной узорами старых шрамов левой половиной лица, абсолютно белыми, несмотря на достаточно молодой возраст, спутанными волосами, водянистыми глазами и бледно-серой, голубоватой даже кожей, цвет которой врачи объяснить затруднялись: физически он был совершенно здоров. Болезнь, разразившаяся в раннем детстве, заточила его разум в тесной темнице с кривыми зеркалами вместо окон. Во время обходов он по обыкновению сидел, раскачиваясь на кровати и глядя в пустоту за кулисами бытия.
Сейчас он был неподвижен.
Взгляд ординатора скользнул по его лицу — и ослепительная вспышка воспоминания полыхнула молнией, от которой защитная оболочка автомата едва не разлетелась вдребезги.
Эйкундайо.
Мария Станиславовна застыла в ужасе, не в силах отвести взор.
Эйкундайо, это точно он! Разве возможно забыть такое лицо? Вместо татуировок — шрамы, в глазах — бессмысленная покорность узника. Того, кто томится в чёрной башне на краю чужого мира под незаходящим солнцем, чей разум заточён в прорехе бытия по ту сторону известных измерений и времён…
Липкий удушливый кошмар цепкой хваткой сдавил горло. Она не могла двигаться, не могла дышать, только таращилась на это несчастное существо, которое, вероятно, в действительности и не было человеком — по крайней мере земным, — а Неизвестный смотрел на неё с несвойственной слабоумному пристальной проницательностью. Так, словно видел её насквозь!
— Чиатýма!
С криком он резко дёрнул Марию Станиславовну за халат.
Треск разрываемой ткани. Звон металла.
Сбросив оцепенение, она отшатнулась в сторону, чуть не споткнувшись о железную ножку кровати, и мгновенно ретировалась за соседнюю койку.
— Чиатума! — вновь завопил безумец и вскочил с койки, наткнувшись на тут же накинувшихся санитаров.
Врач с ординатором вернулись к выходу, а Неизвестный всё кричал и вырывался, протягивал руки, повторяя бессмысленное слово.
— Фиксируйте этого тоже, — скомандовал заведующий.
Когда обход двинулся в следующую палату, Мария Станиславовна задержалась на пороге и обернулась. Пациент, которого по рукам и ногам привязывали к кровати, уже не сопротивлялся. Он смотрел прямо на неё ясно и строго, и в глазах, светящихся незамутнённым разумом, читался суровый упрёк.
* * *
— Чёрный разум с мёртвых звёзд…
— Я вижу повсюду знаки, скрытые коды и шифры. Звуки, цвета — это всё сигналы. Вспышки на Солнце — это код. В пульсации звёздного света, в периодичности солнечных вспышек — во всём заложена информация. Пятна на Солнце — те же руны или буквы, если хотите. Они передают какое-то послание, текст, записанный энергетическими импульсами вместо привычных символов…
— На моём сознании как будто какая-то корка, она расползается и высасывает силы.
— …просто истина лежит за пределами известного мира, и чтобы выйти туда, нужно осознать, что ты — нечто большее, чем ты сам. Сознание пронизывает Вселенную, так что оно по определению всеобщее. Можно подключаться к сознанию других людей, потому что на самом деле между твоим и их сознанием нет разницы. Эти границы условны и обманчивы. Впрочем, из-за духовной неразвитости многим они просто необходимы для сохранения привычной видимости простого и понятного мира.
— Конец света двадцать третьего сентября.
В третьей палате все наперебой несли какой-то необыкновенный бред — как будто сговорились окончательно убедить Сан Саныча сделать её наблюдательной.
Мария Станиславовна пыталась придать лицу выражение сосредоточенного внимания и унять мелкую дрожь в руках, крепко вцепившись в прижатую к груди большую тетрадь. Беспокойство, охватившее её, было столь сильно, что от него сводило челюсти. Какое счастье, что разговаривать не нужно — Сан Саныч сам расспрашивал пациентов и давал указания медсёстрам. Но ординатору не удавалось даже разобрать, о чём идёт речь — в голове царил сущий хаос, неумолимо прорывающийся из затаённых глубин сознания.
…её ли сознания? Она читала, определённо читала нечто подобное у Криса Теодороу — читала и соглашалась с каждым словом, а этот бедолага, вестимо, тоже читал — и вот! Бредит на койке.
…Истина за пределами мира… Чёрная Истина на изнанке Бытия, в прорехе Тьмы…
Как, как унять этот хаос?!
Окружающий мир оставался видимо прежним: обстановка, предметы, люди — всё на своих местах. И вместе с тем происходящее вокруг приобрело совершенно иной, пугающий смысл.
Озарение. Постижение мгновенное и непреложное, не нуждающееся в доказательствах и обоснованиях. Откровение, принятое всецело и без колебаний — как данность.
Зелёная форма санитаров, белые халаты врачей. Решётки на окнах. Ряды коек. Кругом — раненные в бою с неведомым врагом.
Нет, это не военный госпиталь, как показалось сначала, а вражеский лагерь, и она здесь — в плену, как и все эти несчастные.
Разбитая армия, пленённые души. Военачальники обезглавлены, бессильные солдаты закованы в цепи.
Кто-то предал их — сомнений нет. Не важно, трусость тому виной, тщеславие или злоба — кто-то из своих оказался приспешником врага, и этому нет оправданий.
В следующий миг — призрачный, зыбкий, как сон наяву — она поняла, кто это был. Увидела — но не здесь и не глазами.
В другом времени и другом пространстве, что разворачивались перед внутренним взором подобно живой картине, сотканной из тумана, — чёрные тени под красным небом, чёрные башни, пронзающие звёздную высь, чёрные прорехи космических бездн, лишённые света. И она — в чёрном, а руки её —
