Остров жизни - Иван Поляков
– Снова надрался, пёс подзаборный! – неслось вдоль воды, и билась, билась посуда за неухоженными сливами! Кстати о них. Проходя мимо, Зое как бы невзначай позаимствовала плод, крупный и сочный. Всё одно у Коума каждый год находились дела, и те просто опадали.
Не вызрел немного.
Тишина настигла внезапно. Сначала насекомые, а после и птицы. Воздух загустел, взбух, раздувая лёгкие, а потом как… ли-ва-ну-ло! Всего за мгновение крупные капли вымочили и отмочалили всё, что только можно.
Уже несясь без оглядки, Зое видела как Тео, отец Моны, чья мать, на пару дней выехала в город, и, как впоследствии выяснилось, вышла за мясника, скоро стягивает бельё, пытаясь сохранить его в сухости. Осока резала лодыжки. Взмокнув, плотная юбка мешалась, так что девчонка невольно пожалела, что не родилась мальчишкой, которым позволено носить удобные холщовые шоссы.
«Ага, всего и требуется», – думала она, срезая путь между скотным двором и выгребной ямой.
Меж двух оград, под раскидистую яблоню, где ей пришлось просидеть больше полутора часов, пока дождь не притих. Починить лопату, как выяснилось, ничего не стоило, так как Дехан был должен её отцу.
До самой осени деревня, а вместе с ней и жители, терпела подобные нападки небес, а после и вовсе зарядило так, что ни конца, ни края, ни середины.
– Это конец, – однажды дождливым вечером, грызя ногти взамен морковки, заметил Ивес, и против его слова никто не решился высказаться. Что ж, конец так конец.
Мир, серый и обрюзгшие после дождя. Отяжелевшая листва, свисающая с веток тряпицами, и сбившаяся в тягучий колтун трава. Стекло запотело. В такие дни Зое всегда хотелось спать. Не то это было время, чтобы скакать по лужам или, к примеру, запускать змея. Не то. Часы, всё время, оставшееся от хлопот, она проводила под одеялом, укрывшись по глаза и наблюдая за ползающей по доскам потолка сонной мухой, которую Зое про себя любовно называла Ленухой.
Не было достоверно известно, была ли Ленуха одна, или же их было несколько, но каждый раз, когда девчонка открывала глаза, она видела грязные доски, солому, выбившуюся из щелей, и муху, сонно застывшую и уже даже не потирающую лапки.
Дремали холмы. Вода застыла, и тем удивительнее смотрелось возникшее в этом сонном мире движение. Мерное покачивание. Капли, катающиеся по лакированной крыше, и белый в холодном воздухе храп, что вырывался из ноздрей взмыленных животных. Таясь, карета до самого последнего момента оставалась никем не замечаемой. Она скрывалась за поворотом и за границей размышлений девчушки, которая вскоре обязана будет покинуть своё убежище.
«Ну вот, встану я, и что дальше? Что мне делать?» – спрашивала Зое то ли себя, то ли муху, и ни она сама, ни Ленуха не находили ответа.
А Бонне всё продолжал сбегать, и вот уже не она ему, а он был ей должен. Нет, обязанности свои юноша выполнял, это непреложно. Сено было сухо[5], а инструменты всегда заточены. Он делал то, что и всегда, но уходил теперь раньше. Сбегал через раскисшую крапиву и возвращался то весёлым, а то грустным… а однажды так и вовсе явился в виде совершенно непотребном. Весь в грязи, выпивший и почему-то без шоссев! Ещё то зрелище для девчонки, которой едва исполнилось тринадцать.
«В кошмарах сниться мне будет», – внутренне содрогалась Зое, как бы невзначай задев локтем тарелку… та зацепила следующую, и так дальше. Ивес отвлёкся. Повод был более чем громок, так что братец под кучу смог прошмыгнуть в комнату. На следующее утро она у ограды столкнулась с Дезири, а Бонне с тех пор ходил улыбчивый и сытый, будто кот, которого допустили к сливкам.
Девчонка этого не понимала, но одно это выражение на лике братца её чрезвычайно раздражало.
«О молодость – то странное время, когда ворота лишь собираются приоткрыться, и мы размышляем, заглянуть ли в щёлочку. Лучшее время для чудес и песней на рассвете».
(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).
«Ничего-ничего, он у меня ещё побегает под дождичком», – тешила себя Зое, в то время как сонная муха неизвестно зачем подползала к вылезшему пучку соломы. Застыла.
Извернувшись, мысль обратилась к дому, что стоял на краю деревни, вытаращив заколоченные окна на безбрежно поливаемые дождём озимые. Как Асс там теперь в городе? Один он, без друзей и знакомых. Никого, кто мог бы подсказать или вставить слово в споре. Бродит, наверное, под вечер меж лавок, витрин и огней. По мощённой улице, да в этот… как же его… театр, где пьесы дают. Твою да через телегу, в любом случае получше ему, чем нам!
Девушка неожиданно вздрогнула, оборвав мысль. Скрежет и стук во дворе. Впитав слишком много влаги, дерево калитки распухло и стало в распор, так что гостю пришлось приложить немало усилий, прежде чем он сумел войти. Широкий, решительно и скоро поддевающий грязь шаг и тяжёлый удар.
Внезапно женский голос:
– Едут.
«Вильен из соседнего двора», – ещё не подумала, но уже определила для себя Зое. Это и в самом деле была соседка, и по её слову точно что-то взорвалось. Всё в доме закрутилось и заговорило, будто в коловороте. Поднялось и разом ударило об пол. Пробегая мимо, мать велела одеваться. Лицо её, всегда сдержанное и приветливое, сейчас выражало крайнюю степень беспокойства, что уже о многом говорило. Когда Зое вскорости пыталась продеть кисть в рукав, мимо пронёсся взмыленный и сыплющий[6] эпитеты отец, а когда пыталась разобраться и путалась в юбках, он ударил молотом кулака по косяку.
– Где этот помидор всезнающий?! – проревел мужчина голосом тура, и лицо его сделалось красным. Помидоры, равно как и прочую зелень, Ивес терпеть не мог.
Дилемма возникла и тут же разрешилась. Слишком взволнованным было лицо матери, чтобы ставить с ним на одну чашу весов детские тайны.
– Он с Пирром и Тибо. Не знаю, где они сейчас. Быть может, у Дезири.
Зое ошиблась: то, что она видела до этого, было не более чем лёгким румянцем в сравнении с тем, что последовало за фразой. Жилы на шее мужчины вздулись канатами, и тут же изрядно посидевшие волосы его встали дыбом.
– Я же запретил!..
– Иве-С!
