Мария Капшина - Идущая

— Видишь ли, я всю сознательную жизнь полагал, что есть власть, данная Вечными, — истинная власть, священная, которая строится на избранной крови, — и бесчестная, захваченная обманом. И мне жаль твой мир, если там не знают законной власти, а только ту, которая достаётся случайному захватчику!

— Не так! — досадливо сказала Реана. — У нас больше похоже на Зангу, где правят главы цехов и выборные. Или на арнакийский Совет. Впрочем, толку… Всё равно система та же. Часть "правителей" приходит тихо и по правилам, а часть — вламывается шумно, с нахрапа.

— И в Занге, и в Арнакии власть освящена Вечными!

— И что? Всё равно, если у человека способности и желание есть — он будет хорошо руководить. А если нет — то хоть ты трижды венчайся на царство, толку не прибавится!

— Но как ты определишь, вправе человек быть королём или нет, если ты не веришь в святость власти и волю Вечных?

Она мигнула.

— Раир! Так ты из-за этого так издёргался? Чёрт-те что, честное слово! Уж если ты плохой правитель, то хороших в жизни не водится! Я решительно не представляю, на черта тебе эта каторга, но ты не дёргайся, ты по всем параметрам король. И по рождению, которое тебе так важно, и по возможностям.

Она встала, потянулась руками к потолку, встряхнула их, уронив.

— И, знаешь, ты не думай, что считается правильным, а что нет. Правила сочиняют люди. Идеальной системы правил нет, как нет идеальных людей. Делай, что нужно, и не парься. Аминь. Пошли ужинать. Или завтракать…

— Эгхм, — раздалось от двери. Реана отмахнулась — сейчас, — закрепила бинт и повернулась. Позади стоял Джалар, как-то неловко облокотившись на косяк и глядя куда-то в район своего правого сапога с нарочито наплевательским видом. Слева от двери Хейлле ровно держал на лице терпеливое выражение. "Поэтическая композиция", — подумала Реана.

— Реан, поговорить можно? — спросил Хейлле.

Она обвела глазами комнату.

— Можно. Здесь?

— Нет, лучше найти безлюдное место…

— Пошли.

В её комнате клубилась темнота и какая-то совершенно нежилая атмосфера.

— Сразу ясно, что ты тут за день два раза бываешь, — усмехнулся Джалар, сгребая хлам на лавке в компактную кучу, чтобы освободить себе место.

Двигался он подчёркнуто нагловато, и любопытство Реаны уже близилось к точке кипения.

— Ну?

Хейлле отыскал в своей шевелюре просвет, сквозь который можно поглядеть на мир хоть одним глазом, улыбнулся и сказал:

— Джалар хочет, милостию Безликого [Килре] бежать из города, а как именно — не знает.

Реана уставилась на поэта. Фыркнула. Рассмеялась.

— Ду-урдом!

— Я говорил тебе, что это бредовая идея! — буркнул Джалар, вставая и делая движение к выходу. — Не слушай его, госпожа…

— Ага. Ты меня ещё "гражданин начальник" назови! — окончательно развеселилась Реана. — Во вы даёте, господа богема! Хейлле, ты вообще-то понимаешь, что я должна бы тебя арестовать за… как это?.. перебежчикство… перебежникч… Тфу! За переход, словом, на сторону идейного противника.

Хейлле уселся, скрестив ноги на край стола, каким-то образом найдя там свободное место, и бездумно трогал струны.

— Я, благодарение Хофо, понимаю, что ты сама не считаешь это своим долгом.

— Свин белобрысый! — сказала Реана. — А на черта тебе сбегать? — повернулась она к Джалару. — Ты же тогда дезертиром будешь считаться?

— А кто меня найдёт? Равнина большая, дай Тиарсе — разминулись бы.

Реана внимательно поглядела на него.

— Такой патриот — и прятаться, когда война в разгаре?

— Патриот — ещё не значит дурень, — отозвался Джалар.

— Дай слово, что ничего не передашь командирам, — сказала Реана.

— Да не пойду я обратно!

— Дай слово. Скажешь, взаперти держали, ничего не видел, ничего не знаешь. Сбежал ночью, по сторонам не глядел, ничего не видел.

— Сто бесов на сковородке! Да я и так ничего не видел! Даю тебе слово молчать, ведьма!

— Отлично, — кивнула Реана. — Знаешь переулок Серпный сразу за храмом Таго?

— Нет.

— Обойдёшь храм — увидишь. Приходи туда ближе к полуночи, я постараюсь недолго задержаться.

На стенах, по понятным причинам, стража стояла денно и нощно, а эвакуированная Собачница ещё и блокировалась постами на всех улицах. Нижний город удобно обстреливать с высокого правого берега Арна, а не оборонять там, где нет даже путной крепостной стены. Потому линию обороны перенесли, как и в случае с Новым городом, ко второй стене. И потому ночью нельзя было иначе пробраться в Собачницу, как через такой ход, о котором мало кто знает и который не охраняет никто.

— Ты… Ррагэ и вся нечистая армия, ты поможешь мне сбежать?!

— А почему нет? — усмехнулась Реана. — Поэты — зверьё редкое, зачем вас по пустякам вроде войны расходовать? Да! — спохватилась она. — Ты плавать-то умеешь, редкий зверёк?

Джалар кивнул ошалелой головой, тряхнул ею и усмехнулся ведьме в ответ.

Близилась полночь, когда Реана, усталая, но в отличном расположении духа, вышла из госпиталя. Ночь стояла замечательная: свежая и тихая. По свинцовому, почти чёрному небу неровно стлались облака, и сквозь их неровный тонкий слой виднелась луна. Сама она сияла серебряной монеткой, а вокруг расходился ореол бледного света, окаймлённый бледно-ржавым по контуру. Дорога до храма Таго заняла чуть больше времени, чем ожидалось, оттого что Реана то и дело рисковала свернуть себе шею, разглядывая стоящую почти точно на юге луну. Когда девушка последний раз глянула на неё уже возле самого храма, облака сдвинулись и истончились так, что ореол принял форму не круга, а, скорее, обведённого бледно-рыжим глаза, в центре которого пылал серебряный зрачок.

Джалар был на месте. По Старой храмовой улице вышли точно к двери на Серпном, оттуда через пустырь — на Собачницу, и до северо-западного края настила.

— Отсюда ты в лагерь Шегдара если и пойдёшь — придётся в обход, но через Новый город… то, что от него осталось… — никак, сам понимаешь. Удачного плавания.

По дороге обратно в голове крутилась одна-единственная коротенькая мысль: "Всё".

Назавтра, часа за полтора до полудня лазарет всколыхнуло грохотом: стучали. Судя по звуку — оружием. Ко входу пробежались легкие шаги, дверь открылась.

Ойкнула Дайре, прогремели по коридору сапоги, в комнате показались солдаты возглавленные дворянином с баронской перевязью.

— Встать, шваль! — гаркнул дворянин. — Где эта мерзость, недостойная имени человека?

— Какого… дьявола… любезный л-Налвих?! — от нарочито приглушенного голоса за спиной он вздрогнул. "Мерзость, недостойная имени человека", стояла именно там, просочившись через ряды солдат.