Вера Камша - Синий взгляд смерти

— Некоторые твари, говорят, глотают себя сами. — Алва подмигнул воссиявшему аспиду. — У Гайифы должно получиться. С помощью Создателя, разумеется.

— Ибо дело благое. — Супруг, на что-то намекая, сжал Матильде пальцы и вопросил: — Уж не с того ль ты велел мне не торопиться в Хандаву сию, что вознамерился скормить Гайифу Гайифе же?

— С того. Ваше высочество, да будет вам известно, что Лисенок, пользуясь отсутствием его преосвященства, запустил лапу в кипарский архив. Исчезли два черновика и письмо. Губернатор Кипары умолял Военную коллегию вернуть из Кагеты маршала Капраса и получил отказ — стратеги предпочли бросить набранный в Кипаре корпус против морисков. Без Капраса, поскольку тот ненадежен, безграмотен и нерешителен. Маршалу же по возвращении в любезное отечество будет предписано, набрав новый корпус, принять на себя оборону Кипары, Пеньи и Левкры от дикарей, поелику стоявшие там ранее войска отзывают к Паоне.

— Губернатор, надо полагать, был в восторге...

— ...и прежде чем любезно попасться младшему Шеманталю, поделился восторгом с губернаторами Левкры и Пеньи, предложив собратьям по несчастью отложиться от Паоны и через посредничество герцога Алатского заключить мир с Талигом.

— Будет тянуть! — Вот она, дипломатия, начинается. — Я про Альберта... Если не прижать, конечно... Мне писать или сразу ехать?

— Ни то, ни другое. Все сделает Лисенок, губернаторская затея не может его не увлечь, но наш казар пойдет дальше. Алат неблизко, Альберт слишком осмотрителен, а унять бакранов можно и другим путем. Пусть отложившиеся провинции признают казара Баату единственным и полноправным правителем Кагеты, и оный Баата помирит их и с Талигом, и с Бакрией.

— Постой, сын мой, — поднял палец Бонифаций, — не так оно просто! Губернатор кипарский пленен, что мыслят иные — неведомо, да и чем они Паоне отлуп дадут? Грушаками?

— Капрасом. Не зря же Лисенок утащил бумаги, а Марсель препоручил казару очень приятного пленника. Солдаты Капраса очень скоро узнают о наших бесчинствах в их родной Кипаре. Чтобы они не разбежались, маршалу придется либо спешно и самочинно вести корпус домой, став тем самым вне закона, либо вешать дезертиров, рискуя получить пулю в спину. Выбор непростой, но письмо Военной коллегии его изрядно облегчит. Капрас обидится, и тут возникнет уже сам Баата...

— Я вам, любезный Капрас, немножко помогу, — восхищенно подхватила Матильда, — вы будете мне немножко обязаны, но зачем об этом сейчас? Вы человек порядочный, сочтемся. Талиг ничего не заподозрит, а если и заподозрит, ничего страшного, ну а Хаммаил... Судьба у него такая, раньше ли, позже ли...

— Раньше. — Алва опять закрыл ладонями глаза. — Со мной Капрас говорить не станет — не поймут, да он и сам бы себя не понял, то ли дело — Лисенок! Будем надеяться, казар объяснит нашему вояке, что новый Кипарский союз мориски предоставят Талигу, Талиг — Бакрии, а Бакрия — Баате. Маршал должен рискнуть, ведь если не рискнет он, найдутся другие, на это Лисенок тоже намекнет. Для вас с Дьегарроном фортель Капраса, само собой, станет полной неожиданностью, но слово есть слово, а имя есть имя... Агирнэ объявит скверну изжитой и упрется, мориски остановятся, а Хорхе повернет. Когда об этом узнают другие губернаторы, а заодно и Йерна с Клавией, Паона облетит как одуванчик. Само собой, ее сожгут, но, если Зегина не заподозрит подвоха, этим дело и кончится.

— Воинство Дьегаррона уже двинется на Левкру, — подал голос епископ, — когда дойдет до нас, что оплот ереси и блуда рухнул под тяжестью собственных грехов.

— Блуд блудом, — отдала должное хотя бы одному гайифцу Матильда, — но губернатор в Кипаре толковый и не трус. Попер против Паоны, что твой Балинт против Криона!

— Замысел еще не есть деяние, — согласно кивнул муженек, — но губернатор сей неглуп и дивно смел. Навестить бы его, может, и не потребен нам маршал будет, а только корпус его?

— Потребен, отче, — на губах Алвы мелькнула улыбка, — ибо не важно, кто пишет, важно, кто и когда читает. В нашем случае — Капрас.

— Не важно, кто пишет? — едва не поперхнулась восторженной злостью принцесса. — Не важно?! Может, Баата и лисенок, а вы кто?

— Понятия не имею, но мне пора. Заставлять дам ждать сверх необходимого — дурной тон. Прощай, твое преосвященство, люби жену и упускай Лисенка — пусть начинает. Ваше высочество, примите мои...

4

— Я тебя потерял в лабиринте зеркал[12], — пожаловался Марсель, и Зоя, оттолкнув мешающую шляпу, подперла щеку кулаком, —

В хороводе теней и мгновений,

И не губы любимые я целовал,

А холодную дрожь отражений.

Петь романсы капитану Гастаки было сплошным удовольствием. Мертвая дама была невзыскательна, сентиментальна и при этом по понятным причинам не вздыхала и не сопела, а ведь некоторые под чужую песню зевают, болтают, стучат стаканами... Одно слово — «горячие», никакого тебе такта и сочувствия!

Только звезды мерцают стеклянной пыльцой,

А не искры любимого взгляда,

Шепчет — ветер давно облетевшей листвой,

А ласкает — ночная прохлада.

Романс был стареньким, но ничего жалостнее Марсель сочинить до сих пор не удосужился, да и на это его подвигла Дженнифер Рокслей. Ежедневные неотвязные прелести превращают женскую недоступность в величие и мечту, вот и пишешь, как тебя отвергают...

Отражение губ твоих молвило «прочь»,

Обрекая на путь без возврата...

...Поцелуй меня, день, полюби меня, ночь,

Обними меня, пламя заката!

— «Полюби меня, ночь»! — молвили губы капитана Гастаки. — Арнольд явился ночью, когда я тоже была в отчаянии. Тебе отказала смазливая дура, я потеряла корабль, а мои спутницы, соратницы...

— Мы же решили о них не говорить, — напомнил «пребывающий в отчаянии» Марсель. Вот так, не вдумываясь, потешишь меланхолию — и сотворишь нечто остывшее. Сколько ж выходцового сотворяется и поется, и как только у поэтов заживо тени не отваливаются?

— Ты еще будешь счастлив, — посулила Зоя, — а эта... Она пожалеет! Я ее навещу...

— Не нужно! — Валме торопливо ударил по струнам. — Я покончил с любовью и посвятил себя войне и мужской дружбе.

Конь тревоги летит меж цветущих дерев,

И звенит впереди незнакомый напев —

Не забыть, не избыть, не прервать этот путь,

И с него не сойти, и назад не свернуть...

Допеть не вышло — все испортил Алва.