Вера Камша - Синий взгляд смерти

Матильда торопливо прижала струны к горячей древесине, успокаивая, будто лошадей. Вспомнила! И опоздала. Ворона и Валме уже не было, только на ставшей пустой стене таяла грубо намалеванная кляча, на которой сидели двое. Ни пестрых деревьев, ни убийств, только исчезающие бесформенные пятна и алая ройя. Живой кровавый мазок средь бесцветной мути... Разбитая в кровь рука!

— ...вца заблудшая! Вот ведь неразумная!

«...вот ведь неразумная...» «вот ведь... фокэа!» «Слышите, фокэа? Они идут. Я уйду — они станут видеть; вы скажете — они запомнят. Только не ждите, не слушайте, не отвечайте, пока не скажете все...»

— Маршал Алва! — заорала Матильда. — Рокэ! Зверю цена жизнь, а смерть — цена зову... И еще... Нельзя расплескать колодцы!!! Слышишь?!!

Алое пятнышко не отвечало и не бледнело, а к нему подбирался седоголовый багряный столб. Чтобы заслонить, высушить, выпить...

— Колодцы, — просила алатка, — нельзя... Колодцы...

Багряное затянуло алое и стало серым. Никаким. Пустым. Все ушли, и всё ушло.

— Что такое, овца ты заблудшая? Какие колодцы?

— Это все из-за тебя! — Кулаки с ненавистью замолотили по здоровенной черной туше. — Если б ты меня не уволок... жениться... я бы помнила! Помнила и сказала... Вовремя!..

— Всему свое время! Время помнить и время забывать... Время спать и время бодрствовать. Испей.

— Хряк ты эдакий!

— Пей, чудо ты мое непотребное...

Матильда хлебнула. Это была тюрегвизе! Перец с порохом и память, вот только их сейчас и не хватало... Из глаз хлынули слезы. Сами и много. Сперва слезы, за ними — слова. Великолепную Матильду куда-то вели, волокли, тащили, а она говорила и говорила — ругалась, вспоминала, жаловалась, объясняла, богохульствовала... Отец, Ферек, Анэсти, Адриан, Эрнани с Идой, шад, Робер, Альдо, Удо, Лаци, Левий, даже Бочка с Мупой, даже кладбищенский лев — все они возвращались, чтобы уйти, кто в свою смерть, кто — в свою жизнь... Из ее — в свою! Злоба, обиды, потери осыпались, как рыбье дерево: были гадкие рисунки — стали пятна. Были пятна — стали цветы. Розы и колокольчики вновь взлетали к потолку и вновь ложились к ногам сине-красной, пахнущей летом надеждой. Сквозняк растрепал догорающие свечи, гитарной струной тенькнула, просыпаясь, птица... А потом ее высочество обнаружила, что лежит в собственной спальне, уткнувшись лицом в подушки, и на ней ничего нет, а вот в ней, наоборот, кто-то есть. И пропади оно пропадом, это одиночество!

— Тучные пажити вопиют о добром пахаре. — Бонифаций погладил щеку супруги, встал и распахнул окно. Матильда тоже вылезла из постели и не пожалела. Рассвет был красив, и она... они его не пропустили! Женщина всхлипнула и деловито поцеловала его преосвященство в породистый нос. Супруга духовного лица, твою кавалерию!

Глава 6

Талиг. Южная Марагона. Мельников луг

Талиг. Надоры

400 год К.С. 15-й день Летних Волн

1

Утро пришло гораздо раньше, чем хотелось, вернее, оно еще не пришло, а вставать уже пришлось. Большая часть армии спала — накануне сражения солдатам давали отдохнуть подольше, но господа генералы подобной поблажки не имели. Конечно, будь Жермон тонкой натурой, он бы в ночь перед битвой не сомкнул глаз и написал бы какой-нибудь рондель, но генерал уродился человеком грубым и толком продрал глаза лишь над миской с кашей. Рядом зевал столь же неутонченный Арно. Жермон в последний раз потянулся и спросил:

— Не выспался?

— Угу, — признался теньент, потом мотнул льняными вихрами и добавил: — Мой генерал.

— И я «угу»...

До «Маршальского», как уже стали называть курган, откуда вчера следили за подходом Бруно, скакали галопом. Чтобы окончательно прийти в себя.

Солнце только начинало подниматься за спиной у просыпающейся армии, постепенно высветляя противоположный край поля. Фок Варзов еще не появлялся, дриксов было не разглядеть, и Ариго, кивнув свитским, сосредоточился на своей стороне, благо лучшего места для наблюдения нельзя было и желать. Самый высокий из всей с севера на юг пересекавшей Мельников луг гряды, Маршальский предоставлял устроившимся на его макушке отличный обзор, чем Жермон и воспользовался.

Первое, что бросилось в глаза: Вейзель за ночь успел сделать больше, чем можно было надеяться. Три хорошо укрепленные батареи уютно устроились на обращенных к противнику склонах курганов: большая — на Маршальском, чуть в стороне от ставки командующего, две поменьше — на флангах, у Маллэ и на доставшемся Ариго придорожном несчастье с полностью лишенной растительности вершиной. С новым украшением Лысый уже не казался столь уязвимым: пушки за спиной успокаивают, даже если сами являются для противника желанным призом.

— Ну и как? — похвастался Вейзелем подошедший Давенпорт. — Ничего наш бергер нагородил?

— Я не столь сведущ, чтобы в полной мере оценить, но выглядит все очень серьезно.

— Так ведь Вейзель! — явно делано хохотнул Энтони. — Дальность стрельбы этих тяжеловесов, если я не забыл еще цифр, позволяет перекрестным огнем обстреливать вражеский центр, а при необходимости и поддержать свои фланги... Ариго, может, мне не ждать маршала? Вряд ли он изменит диспозицию, а время упустить можно!

— Да, — согласился Жермон. — Я бы двинулся...

И послал бы к Вольфгангу... Или нет? Энтони в любом случае не связан ни дружбой, ни разговорами о преемнике. Он просто командует центром и имеет право знать, все ли в порядке с начальством. Он имеет право, а генерал Ариго обязан, ведь, случись что со стариком, вести начавшееся по сути сражение ему. И не с правого фланга.

Давенпорт распоряжался, Жермон заставлял себя стоять спокойно. Полки потихоньку выползали из проходов между курганами, разворачиваясь в боевые линии у их подошв и на склонах. Все свои силы выводить вперед было незачем, и чуть ли не треть войск центра Вольфганг решил оставить позади курганов. Ночью решил, и Жермон с этим согласился, он и сейчас так считал, а фок Варзов все не появлялся. Страшным это еще не было, все знали свое место, и все делали свое дело, разве что командующему правым крылом уже пора было объявиться на Лысом, а он застрял в ставке. Ничего, Карсфорн и Берк с Анселом пока без начальства обойдутся, а Шарли тем более. Жаль, им с кавалеристом так и не удалось присмотреться друг к другу в Эпинэ, начинать взаимодействие в генеральном сражении, конечно, лихо, но неправильно.

— Мой генерал, доброе утро!

— Доброе утро!

— Доброе утро, Ариго. А денек-то обещает быть славным...

Доброе утро... Доброе...

Где-то там, позади, готовятся к бою бергеры. Невозмутимый Ойген раздает приказы невозмутимым же полковникам, вещает и тычет пальцем в сторону «паршифых фаритоф» Ульрих-Бертольд, торжественно обнимаются и разъезжаются по своим полкам остальные Катершванцы. Бергерам ждать дольше других, они — последний резерв на случай прорыва, а прорыв при таком перевесе где-нибудь да будет.