Третий Лад - Родион Создателев
— Уймись, Ташков. Самим бы животы целыми унести ноне.
— А избрание Государя... как же?
— Смолкни, дурак.
Через ворота Детинца посадские мужики за оглобли приволокли на двор телегу, погрузили туда обезображенные трупы братьев Калгановых. Сонмище черни напилось воровской крови. Свершилось возмездие. Буря народного гнева сошла на нет, тёмная стихия успокоилась, валы более не бились в корпус судна чумными захватчиками. Некоторые ремесленники потянулись к воротам. Какие-то ловкачи притащили сюда кувшины вина из разграбленной лавки. Началась попойка.
— Мотайте на ус, знатные, — погрозился вельможам пятидесятник, державший их в окружении вместе с другими стрельцами.
Возле колена Никиты Милосельского накапала приличная лужица крови с его пораненной длани. Наказание! Простоволосый отец с ужасом смотрел на багряную кровь сына.
— Прости меня, Никита, что затеял недоброе. Покарал нас Господь. Дьяк Палёный. Кравчего хотели прикончить. Государь. Лушка твоя...
— Яшкины козни. Вернётся ему. А с Лукерьей я скоро увижусь. Такая, выходит, планида. Авось и простит меня.
— “Да будут постыжены гордые...”, — с горечью произнёс бывший глава Сыскного приказа и по его щекам потекли солёные слёзы.
На дворе нарастало новое волнение. Опричники оставили сцепку и отошли за спины четырёх старшин. Рядом с Евлампием Телегиным стоял молодой боец. Кромешник тыкал пальцем на вершину Красного крыльца и что-то говорил в ухо старшине. Телегин подтянулся на носках, вытянул ввысь шею, разглядывая, что там творится наверху. Наконец, он пошёл к лестнице, но сцепка стрелецких солдат не пустила его. Телегин внаглую попёр между червлёными кафтанами, ещё раз намереваясь прорвать это препятствие. Тогда его пятернёй по голове отшвырнул прочь от сцепки дюжий пятидесятник. Чёрная шапка старшины упала на землю.
— Куды летишь, ворон? — усмехнулся пятидесятник и поддал ногой тёмную шапку кромешника.
Телегин обнажил клинок сабли и громко крикнул:
— Браты! Они в полон Государя нашего взяли и отца его. Умрём за Никиту Васильевича!
Посадский люд с любопытством стал наблюдать очередное игрище: жалкая стайка чёрных воронов схлестнулась в отчаянной рубке с целым полчищем червлёных кафтанов. Чернота схлынула чуть назад, топча друг другу ступни... Стремянные сотники услышали лязг железа и свесили с балюстрады носы, таже наблюдая за неравной сечей. Игрище кончилось очень быстро. Столь быстро, что посадский народец огорчился. Половина воронов оказалась отделана насмерть, другая половина — загнана в круг.
Когда битва только началась, Милосельский-старший поимел, хоть и ненадолго, а всё-таки надежду:
— А что, Никитушка. Авось поживём ещё, а?
— Пустые чаяния, отец. Красных клопов... чуть ли не впятеро более чем моих молодцев. Славные детинушки, не затрусили смерть принять за свово Государя!
Молодой князь принялся в неистовстве драть руками свою белую рубаху, пачкая её кровью с пораненной ладони. Послышался треск ткани, оголилась грудь обреченика.
— Гойда-а-а-а-а-а-а! — заорал Никита Милосельский, раскинув руки по сторонам, как злое огородное пугало, внезапно ожившее, страшное.
Все присутствующие на вершине крыльца посмотрели на стоящего на коленях молодого князя.
— Притушите ему поганую пасть! — гаркнул Колодин.
Один из солдат кончиков древка с размаху ударил раскричавшегося князя по русой башке. Никита сжал зубы, но руки не опустил. Так и застыл с распростёртыми руками, как ястреб в последнем полёте.
— Гойда-а-а-а! — донёсся приглушенный голос со двора.
Никита Васильевич Милосельский ощерил рот в хищной лыбе. Кто-то из выживших опричников ответил ему. Славно, браты! За таких орлов и помирать не страшно. Орлы мои, вороны, ястребы!
Кровь, не останавливаясь, всё текла из порезанной ладони Никиты Милосельского. Бывший глава несуществующей отныне Опричнины. Так и не ставший великим князь. Простой князь, обычный потомок великого Рориха. Голубоглазый ворон. Прощай, Никита Васильевич. Прощай и ты, Василий Юрьевич. Воистину.
— Служилые! Дайте мне одного воронёнка на растерзание! Христом Богом прошу! Моего отца прикончили ни за что, сколько мечтал я об этом часе!
Из толпы посадского люда отделился перёнковощёкий Егорша. Он подошёл к чернобородому сотнику и снова затянул ту же песню:
— Служилые! Дайте мне одного, дайте!
— Притащи ему врана, — приказал Тимофей Жохов пятидесятнику.
Из загнанных в круг кромешников случай выпал старшине с очами, как у телка. Пятидесятник приволок его к сотнику и ремесленнику Егорше.
— Саблей владеешь? — деловито осведомился Тимофей Жохов.
— Управлюсь.
— Тащи, — Жохов поднял ввысь руки.
Егорша потянул саблю из ножен, ухватившись за рукоять.
— Башку ему не руби, парень. С непривычки не отсечёшь с первого разу. В грудину втыкай клинок, — дал сердечный совет казнителю сотник Жохов из самых лучших побуждений.
Старшина Семён Коптилин стоял на коленях и влажными глазами мычал, глядя на стрелецкого сотника и ремесленника. Так мычат бурёнки в коровниках, когда убийцы, взявшие в руки длинные ножи, идут по улице или по тропе. Они ещё не вошли в помещение, а коровы уже мычали...
Егорша подобрался ближе к старшине Коптилину.
— На землю лягай, хребтом!
Опричник двумя перстами попрощался с животом и белым светом. Клинок въехал в плоть воложанина, окрасился кровью, внутренностями. Вышел из плоти. Снова сгулял в гости... Стрелецкий пятидесятник долго и тщательно закрывал вежды мертвецу. Уж больно пронзительно мычал он глазами. Потом Семёна Коптилина за ноги оттащили к рыдвану, возле которого уже лежала горочка порубленных кромешников.
— Тимоха! Жохов! Ату-у! — заорал Никифор Колодин, свесившись с балюстрады Красного крыльца. — Вострите бердыши! Где Орлов?
— З-зделаем, Никифр Кузьме-еч, — проревел в ответ сотник Жохов, протирая тряпицей окровавленный клин сабли.
Стрельцы навострили с дюжину бердышей под молочными стенами Красного крыльца. В толпе посадских случилось оживление.
— Э-э, ребятушки! Игрище продолжается!
— Чего там?
— Кого на бердыши кидать будут?
— Кто боле всех им поперёк горла.
— Кто это? Кого казнят?
— Милосельский Василий князь.
— А ежели промажут?
— Эти не смажут.
— Гляди!
— Ух ты!
— Полетел княже...
Раздался пронзительный рёв.
— Наскво-о-озь.
— Богатый телом боярин. Ажник на три бердыша налетел.
— Комедь страшная, православные...
— Ревёт аки боров.
— Да уж. Спаси, Господи, его душу.
—
