Третий Лад - Родион Создателев
— Нельзя, изыди!
Владыка нахмурился.
— Почему не пускаешь меня, юродивый за-ради Христа?
— Фарисеям... нельзя! Прочь, прочь! Забыли заповеди! Забы-ы-ли! — диким голосом взвыл человек, ближний к Господу, и стал кружить вокруг Митрополита, подпрыгивая, завывая. — Забы-ы-ли! Забы-ы-ли!
Дьячки шарахнулись прочь, также согнули хребты, замерли. Народ с любопытством наблюдал за представлением. Грязные лохмотья на теле юродивого внушали им больше доверия чем малый диамантовый крест на митре владыки. Рубища святого человека, его железные вериги, клюка погнутая, жалкая. Не выказал блаженный почтения духовному отцу Руси, отлуп задал, прогнал от ворот Детинца.
— “Кто же скажет брату своему: “рака”, подлежит синедриону; а кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной!” Прочь отсюдова, прочь нечестивцы, грешники, фарисеи! Улетай, лунь! Кыш-кыш-кыш-кыш! Сюда нельзя тебе, не можно, не можно! “Когда будут гнать вас в одном городе, бегите в другой.” Кыш-кыш-кыш-кыш! “Не кради, не убивай! Не произноси имя Господа, Бога твоего, напрасно... Не убивай! Не кради... Ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, и ни малакии, ни мужеложники, и ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники… царствия Божьего не наследуют!” Кыш-кыш-кыш-кыш!
Мышеловка захлопнулась...
— Не езжай никуда! Час придёт, покличут тебя. Ожидай зова, кайся в грехах. Темень растает, благодать явится.
Часть 5. Глава 10. Народная расправа
— Не трогайте младшего. Он не успел насолить никому. Почто душу невинную губите? — вступился за Еремея средний брат, простоволосый, попирая коленями белые камни.
Дюжий пятидесятник отвесил глава Посольского приказа звонкого леща по затылку.
— Замолкни, лошадиная рожа. Десница Косого Фёдора в Торговом приказе твой младший братец, подворёнок при большом воре.
— Пощадите, солдатушки! — взмолился главный мздоимец. — Злата дам, много! Пощадите, Христа ради!
Лукавил Фёдор Иванович. Мало в закромах осталось золотишка...
— Тащите посадским подарочки, — приказал Никифор Колодин.
По лестнице Красного крыльца солдаты без церемоний поволокли вниз братскую троицу, вцепившись булатными пальцами в рубахи бояр. Сонмище посадского зверья всколыхнулось рёвом.
— Кидайте их нам, солдатушки!
— Вот так гостинцы!
— Айда инде, Калгановы!
— Отравители, душегубы!
— Ворьё, грабители!
— Прихватили хва́тов!
— Сюда их, сюда-а!
Внизу обречеников встретил самолично боярин Яков Данилович Лихой. Он стоял, гордо расправив плечи, распрямив спину, заложив руки за спину. Наряженный в красный кафтан-охабень, при шапке-тафье, алым кушаком подпоясанный. Надменный, злой, суровый. За его спиной встали тесной кучкой стрелецкие солдаты и сотник Тимофей Жохов. Теперь и у царёва кравчего имелась собственная хуардия. Когда трое обречеников поравнялись с ним, боярин Яков Данилович Лихой воздел ввысь десницу. Стремянные стражи прервали путь братьев Калгановых. Простоволосые, жалкие, в одних рубахах. Пленники по-разному посмотрели на кравчего. Матвей Иванович... с ненавистью. Фёдор Иванович... с надеждой. Еремей Иванович взглянул на него почему-то со светлой печалью, как истинный христианин, потомок татарского мурзы...
— Яков Данилович! — запричитал Фёдор Калганов. — Спаси нас! Ты можешь, спаси! Ради Иисуса Христа!
Царёв кравчий на главу Торгового приказа и не смотрел. Он съедал васильковыми очами среднего Калганова.
— Иуда Лихой! — прошипел Матвей Иванович. — Захлебнёшься ты однажды нашей кровью. Проклинаю тебя!
— На колени! — громовым голосом приказал Лихой.
Фёдор и Еремей припали коленями к белым камням. Средний брат остался глух к повелению кравчего. Стрелецкие солдатушки кулаками по плечам, руками за рукава лазоревой рубахи, опустили Матвея Калганова на колени перед Хозяином.
— Вам, ворьё поганое, издыхать пришло время. А нам тут... годами ваши дела разгребать останется по наследству.
Фёдор Калганов, бывший глава Торгового приказа, мздоимец, а всё ж не дурак, сообразил, что шкуру выручать надо иным макаром.
— Не мы-ы-ы! — истошным голосом завопил обреченик. — Не мы же Царя стравили, народ православный! Это Яшка его! Христом Богом я вам клянусь, дайте слово молвить! Слова прошу!
— Чего стали там?
— Сюда их, солдаты!
— Тащи гостинцы!
— Айда сюды! Айда, бесермены!
Яков Лихой торопливо махнул рукой. Стрелецкие солдаты в сцепке дали коридор. Стражи вышвырнули обречеников на судилище сонмища. Солидная часть посадских ручищ вцепилась в руки Фёдора Калганова, в его жирные волосы. В клочья разодрали алую шёлковую рубаху. Убивали долго, мучительно. Своротили чрево жирного боярина в кровавую жижу. Каждый за честь почитал своим колом или рогатиной пробуравить дыру в богатом жиром теле бывшего главы Торгового приказа. Средний брат поначалу не без молодецкого удальства отбивался от наседавших на него осами мужиков. Он с великой резвостью крутил жилистым телом, вился, как уж на сковороде, размахивал руками. Умудрился сбить с ног четверых посадских казнителей. Жил Матвей Иванович до той поры, пока к нему со спины не подкрался высоченный увалень. Он со всего размаху обрушил дубину на буйную темень. Бывший глава Посольского приказа, который в совершенстве владел латинским и греческим языками, охнул, схватился руками за голову, упал на землю. Рогатины и колья довершили злое дело. Младшему Калганову обвила шею верёвка. Перед смертью бывший дьяк Торгового приказа успел прохрипеть:
— Оспод... прост. Не ведают...
За народной расправой с невозмутимостью наблюдали стрелецкие солдаты и опричники в цепи. На вершине Красного крыльца стояли на коленях простоволосые князья Милосельские в окружении червлёных кафтанов. Рядом застыли истуканами остальные вельможи из Боярского Совета. Казнь братьев Калгановых ввергла их в горестное оцепенение. Андрей Белозерский стянул с головы высокую горлатную шапку. Господи, самим бы уцелеть в этом водовороте страстей человеческих. Жиробас Белозерский вспахал дрожащими пальцами мокрые волосья. Слава Богу, он не трапезничал накануне кровавых событий, вспомнил, чревоугодник, наказы покойного Государя. Иначе непременно бы в штаны навалил кучу зловонную. Страх человеческий. Спаси и сохрани, Боже правый. Окаянец Иван Ташков впал в прострацию... Кого теперь Царём кричать? Чего они, чернотень окаянная, натворили? Прутов на все ваши задницы подлые не сыщешь. Всех запороть до кровавых ошмётков. Весь посадский народец на правёж поставить потом! Может, Андрея Петровича Толстова кесарем крикнуть?
Ташков дёрнул за рукав кафтана боярина Шереметина.
— Степан Михайлович, — зашептал Иван Ташков, — Фёдор Иваныч скончался. Калгановский корень посадские окаёмы прикончили.
