Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

Проходя учебу у Кено, Аскер думал, что многочасовые ежедневные медитации, воспринимаемые им вначале как неизбежная необходимость, со временем станут раздражать его своей обязательностью, но произошло совсем не так. Входя в транс и концентрируясь на своем собственном «я», Аскер чувствовал, как оно постепенно разрастается и крепнет, делается прочнее и гибче, как тянет вверх за собой бренную материальную оболочку, проникая в иные сферы. Он ощущал, как играют в нем предвечные силы, постепенно сплетаясь в тугой клубок и замирая в нем, готовые развернуться и стремительно вылететь из тела сгустком энергии, подчиняясь воле своего господина. Аскер начинал получать от медитаций удовольствие, и это удовольствие становилось все сильнее по мере того, как сильнее становился он сам. Он чувствовал, что превращается в нечто большее, чем просто аврин, сидящий на ковре посреди комнаты с подобранными под себя ногами и сложенными ладонями, — он чувствовал себя повелителем вещей и душ.

Сегодня было еще очень рано для вечерней медитации, но Аскер не мог устоять перед этим искушением.

«Искушение! — тут же словил он себя на мысли. — Можно подумать, что речь идет о каком-то пороке. Кено называл медитацию достоянием усерднейших, ибо, как говорил он, только упорными медитациями адепт Сиа может добиться результата. Как охали ученики, когда Кено усаживал их за полуторасуточные медитативные марафоны! Я читал в их глазах покорную обреченность, да и сам я думал, что постепенно стану относиться к медитации так же.

Но кнут превратился в пряник! Так в чем же дело? Почему я называю преждевременную медитацию искушением? Может, я считаю себя настолько непорочным, что мне по душе самому придумывать себе пороки и воссоздавать их из добродетелей?

Интересно, что сказал бы Кено по этому поводу? Я знаю: он бы мудро промолчал. Это отличный способ прослыть мудрецом: если вы настолько глупы, что вам нечего сказать, то мудро промолчите! Но Кено не хочет прослыть мудрецом, и он промолчал бы просто так. А вот я сказал бы: нет плохого и хорошего, нет добра и зла, есть только две стороны одного и того же явления. В зависимости от того, с какой стороны смотреть, явление кажется хорошим или плохим, но суть его все равно неизменна и от точки зрения не зависит.

Так какая мне разница, что из себя представляет медитация — искушение или тяжкий труд?»

Сделав такой вывод, Аскер опустился на колени, прикрыв глаза и предвкушая чувство совершенной концентрации. Но тут за дверью раздался какой-то шум и послышались спорящие голоса.

«Кто это может быть? — подумал Аскер. — Моори еще не должен был вернуться: он решил составить компанию Сфалиону в инспекции Старых Казарм и вернется не раньше одиннадцати. Кто-то из придворных? Я никого не приглашал. Эрфилар? Ох, Матена, неужели что-то случилось?»

Аскер подхватился с ковра, подскочил к дверям, отпер их и распахнул настежь.

Перед ним стоял Дервиалис.

— Господин Аскер, — сказал он, кланяясь, — к вам попасть так же тяжело, как в государственную сокровищницу. Ваш дворецкий сказал, что, когда вы уходите в эту комнату, никто не смеет вас тревожить. Он чуть было не оборвал мне рукава на хофтаре — так велико было его рвение.

Аскер перевел взгляд на дворецкого Фейриана, который стоял тут же, багровый от негодования.

— В таком случае, мой дворецкий — просто золото, — сказал он с самым строгим видом. — Слуги, так ревностно охраняющие покой своего господина, достойны наивысшей похвалы.

— Господин Аскер, — смутился Дервиалис, — умоляю вас извинить меня, если я помешал каким-либо вашим занятиям… Несомненно, у вас имеется множество важных дел… но мне показалось, что вы избегаете моего общества.

Аскер смерил Дервиалиса долгим изучающим взглядом, заставив его смутиться еще больше. Дервиалис уставился взглядом в пол у себя под ногами. Пол был великолепный, выложенный фигурными паркетинами из ценных пород деревьев, и блестел, как зеркало.

«Сейчас он укажет мне на дверь и попросит выйти», — убито подумал Дервиалис.

— Оставьте нас, Фейриан, — сказал Аскер.

Дворецкий вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

— Так вы говорите, господин Дервиалис, улыбнулся Аскер, — что я избегаю вашего общества? Но ведь мы с вами теперь друзья, не так ли? А между друзьями не должно быть недоразумений. Не хотите ли выпить чего-нибудь?

— О, я бы с удовольствием, — оживился Дервиалис.

Аскер прошел в спальню и вынес оттуда два кубка и бутылку вина. Он оставил двери в спальню открытыми, и Дервиалис мог разглядеть сквозь них огромное ложе под балдахином с периной чуть ли не до потолка и батистовыми простынями. В углу возле кровати виднелась высокая спинка черного кресла, которое, собственно говоря, и предназначалось для сна, а шикарная кровать стояла в спальне только для виду. Но Дервиалис об этом знать не мог, и вид кровати произвел на него неизгладимое впечатление.

Аскер подал Дервиалису кубок, наполненный вином, со словами:

— Господин Дервиалис, прошу вас, присаживайтесь на этот диван и отведайте моего вина. Я вам его особо рекомендую: оно из южного Гедрайна.

Надо сказать, что гедрайнское вино было большой редкостью, а южное — в особенности. Засушливый климат Гедрайна позволял выращивать винные ягоды только на удобренных почвах при семикратном поливе за день, и вино ценилось едва ли не по весу серебра, а выдержанное — и того выше.

Дервиалис сделал маленький глоток — и расплылся в улыбке.

— Откуда у вас такое превосходное вино, господин Аскер? — спросил он.

— Понятия не имею, — небрежно ответил Аскер. — Я получил его от короля вместе с Гадераном. Думаю, что оно заложено в погреба еще первыми владельцами дворца.

Дервиалис был чрезвычайно польщен: Аскер угощал его вином очень редкого сорта, да к тому же более чем сорокалетней выдержки. На душе у него стало тепло и легко, прошли тревоги и волнения, и жизнь снова засияла всеми своими гранями.

Аскер, который сам едва пригубил вино, с любопытством наблюдал за метаморфозами, происходившими с Дервиалисом. Он видел, как разгорается в его глазах лихорадочный блеск, как одна за другой рушатся преграды светских условностей, как обнажается сама душа, открывая любопытному взгляду свои глубины.

«Славненькое винцо, — подумал Аскер. — Знали бы вы только, господин Дервиалис, как я над ним поработал».

— Господин Аскер, — спросил окончательно размякший Дервиалис, — скажите, вам никто не говорил, что вы просто невероятно красивы?

— Вы знаете, господин Дервиалис, — Аскер насмешливо поднял бровь, — впервые эту малооспоримую истину изрек Моори, но гораздо больше было таких, кто подумал, но промолчал — из соображений приличия или каких-то иных.