Ормхеймский Бастард (СИ) - Ольга Ружникова
Камера… Промерзшая камера в мрачном, стылом аббатстве, зловещие шаги по сумрачному коридору. Скрип ржавого, но — как назло! — еще крепкого замка! Это неотвратимо идут за узницей. Убивать. Последний ужин смертника уже был. И бутылка вина, и записка под коркой свежевыпеченного хлеба. Смертникам — всё самое лучше…
Рвануть к окну, броситься в озеро, плыть! Ирия схватилась за оконную раму — и застыла. За окном колышется серый студень. Поросший толстым, омерзительным волосом. Чавкающая гадость медленно поднимается к окну. Забранному ржавой, но тоже еще весьма крепкой решеткой. Она ведь отделяет от свободы, а не от смерти…
Ирия метнулась к двери, бешено затрясла.
Шаги прогрохотали у самой двери… и проследовали дальше.
Они бросили ее здесь! Ирию Таррент не станут убивать. Ее просто скормят этой мерзости…
Липкие капли пота стекают по лбу, мочат волосы, студят тело… Как же холодно! Несмотря на лето. Даже позднее. Здесь никогда не согреться.
Никому.
Холодно и душно. И жутко. Трясет, как в зимнем Тенмаре. Только рядом больше нет Катрин, чтобы заботиться о больной лихорадкой.
Значит, нельзя и болеть.
Сон. Это просто сон и ничего больше. Сон и одиночество. Обрывок чужой ночи, чужого ужаса, ранней лютенской весны и лиарской осени.
Тот незнакомец, Эдвард… с именем последнего лиарского лорда. Папы. Странный бессмертный юноша знает непостижимо много и говорит почти безумнее Джека. Потому что хранит несравнимо больше людей? От чего?
А еще он сказал, что лиарского… лингардского оборотня больше нет. Нигде. Но будь это правдой, Ирия никогда не увидела бы во сне осколок его памяти. Никто не исчезает бесследно. Даже древний легендарный Тенмар и гордая, прекрасная Изольда, королева-пленница.
Пора вставать. Прошлое остается прошлому. Джек, Изольда и Эдвард, Лингард и Тенмар. А загадки и обрывки чужих слов и снов надо запомнить на будущее. Чтобы разгадать — когда судьба даст шанс. Попытаться предугадать — и предотвратить! — очередной удар.
Но не думать об этом каждый миг жизни. Она и так коротка. Никогда не знаешь, где будешь спустя всего миг. И будешь ли вообще.
И всё же — когда случилась та весна? Три месяца назад? Год и три месяца? До рождения Ирии? Непредставимо давно? И с кем? В древнем Тенмаре — с королевой Изольдой?
Нет ответа. И никто не даст. Особенно — здесь. Изольда давно мертва — вместе со своими тайнами. Тариана исчезла, Джека больше нет, а Эдвард остался в Лютене. И приходит — лишь когда сам этого хочет. А ответы — осколки и обрывки чужих и своих снов и видений — туманнее его же прошлого.
Эх вы, таинственные предки. Кто вам запретил говорить прямо и откровенно, а? Ведь иначе объяснили бы как есть. Не сговорились же вы — все трое.
Хранитель Лютены не приходил с того самого разговора в таверне. Тариана — еще с Тенмара. А больше никто явиться не может. Разве что Ральф Тенмар вдруг пожелает не бросать в подзвездном мире кучу недоделанных дел. И начнет периодически являться к «племяннице», чтобы поворчать всласть. И обругать «дерзкую и непокорную» девицу за очередную слабость. Что ж, у Ирии под рукой всегда есть красное вино. В комнате или в седельной сумке. Во флягах.
Не полынное, конечно. Но его тоже достать хоть и трудно, но можно.
Ирия Таррент молча и решительно поднялась. Завернулась в легкое одеяло, подошла к окну. И распахнула по всю ширь.
Ветер вмиг донес запахи недалекого хвойного леса на опушке — почти лиарского, цветущих трав, напрочь незнакомые пряные ночные ароматы. Таинственная сказка в лунном свете. В такую ночь красавицы бегут с галантными кавалерами… а потом рожают в канаве и превращаются в солдатских шлюх. Или умирают. Причем — редко красиво. Даже если сами лезут в петлю, а не остаются в переулке с перерезанным горлом. И по ним уже трудно определить, были ли когда-то красивы. И как давно.
И чем лучше ее собственная жизнь? Всё равно — в бегах. Только без красавца-кавалера. Ну и хорошо — хоть беременность исключается. Впрочем, настой волчьей горечи помогает безотказно — так говорили все дамы Алисы, вообще не поднимавшей эту тему. Знали бы лютенские куртизанки, как много известно нежным знатным красавицам, — усохли б от зависти. Впрочем, скорее всего, куртизанки всё равно осведомленнее — по профессии положено. Вечный риск.
А вот порядочным девицам на выданье такое не положено знать даже намеками. Только Ирия давно уже не «на выданье» и никогда там не будет. А порядочность предпочитает измерять иными критериями.
Волчья горечь растет везде — странно. Другие травы, цветы и деревья попробуй встреть в чужом краю, а вот эту…
Ирия как-то из интереса попробовала… гадость редкая. И пить пришлось бы каждый день. Придется. Рано или поздно — если выживешь. Страшно представить, сколько выпила Полина, если за десять лет в двух браках рожала лишь дважды. Да и мама после Иден оставила попытки подарить мужу второго наследника. Как же, наверное, злилась — дважды подряд рожая бесполезных девчонок.
Здесь и Карлотта, и Полина правы. Лучше каждый вечер глотать бокал горечи, чем производить на свет в год по ребенку. И, наверное, лучше рожать каждый год, чем скрываться под чужим именем от эшафота. Но Ирия рада, что такой выбор не стоит. Взбалмошная лиарская девчонка из северного замка точно предпочла бы прозябанию изгнание. Да она на всё готова была тогда той осенью — лишь бы вырваться. Только в Месяце Рождения — из родного замка, а в Месяце Сердца — уже из аббатства. Имени святой предательницы Амалии.
Завтра будет новое утро. Новое аббатство, где Ирия Таррент — точнее, кавалер Реми — всего лишь посетитель. И хоть девица из Лиара, хоть племянница тенмарского герцога-дракона, хоть безвестный нетитулованный дворянин-провинциал больше не сдаст оружие при входе в Дом Творца. Никакое. Хорошенького понемногу!
Творец — не виноват, но вот его служители пусть сначала докажут право на уважение. Не говоря уже о почтении.
Полная луна… Чуть слышно шелестят деревья — по-лиарски хвойные. Орет неведомая ночная птица. Наверняка зовет другую — для брачных игр. Когда Ирии снились черные пернатые, летящие сквозь бурю, она могла проснуться в бредовой горячке. А когда в кошмары влезла мерзко хлюпающая трясина — лиаранка любуется вечерним лесом на окраине села. И дышит успокоительной ночной прохладой. Почти родной.
Но птицы всё равно нравились больше. Без кошмаров.
