Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий

— Действительно, просто, — с легким разочарованием выдохнул щербатый.

— Но только после того, как я всё объяснил, — улыбнулся своей обворожительной улыбкой Арно. Когда хотел, он умел быть обворожительным. — Ну так что ты решил, Мартен? Пойдешь с нами или останешься здесь, дожидаться своей очереди на виселицу?

— Извини, Дрозд, — помолчав пару секунд, вымолвил Мартен, — но мне и вправду не очень по душе то занятие, что мы себе нашли. А этот велеречивый пройдоха, быть может, придумает что-то получше. Ты пойдешь с нами?

Ответом ему было упрямое молчание беспалого и очередной презрительный плевок на землю.

***

Утро понедельника выдалось таким, каким и должно быть утро свадебного дня. На небе ни облачка, прозрачный воздух дышит росяной свежестью, легкий ветерок покачивает ветви яблонь в небольшом садике у дома.

Ариане не терпелось поскорее надеть новое платье, что двумя днями ранее привезла из города мать. Но до этого еще предстояло наносить из речки воды в сад, набрать в лесу хвороста и помочь матери на кухне с угощениями для гостей. Хорошо еще, что они не держали скотину. Да и где б ее держать? Домишко их был совсем крохотный: комната с земляным полом и небольшая кухонка за стеной. Мать сама, в одиночку, построила его когда-то на отшибе Кастаньеды. Она же посадила вокруг дома яблони, померанцы и крыжовник.

Мать Арианы зарабатывала на жизнь тем, что лечила людей из окрестных деревень и приселков. Иногда к ней приезжали даже из города. У кого она всему этому научилась, Ариана не знала. Может, у бабушки. Хотя ни про каких бабушек мать никогда не рассказывала. Когда-то давно, в детстве, Ариана подслушала разговор дядюшки Эстрабу с соседкой Менгиной. Кривоглазая и вечно брюзжащая Менгина говорила что-то про «добрых христиан», какого-то Гийома Белибаста и зеленеющий лавр. Когда Ариана немного подросла, она спросила однажды у матери, кто такие эти «добрые христиане» и почему лавр должен зазеленеть через семьсот лет, если он без того все время зеленый. В ответ мать с такой силой вдарила ей по губам, что у Арианы зазвенело в голове. С тех пор у ней пропала всякая охота задавать вопросы о непонятных и далеких от нее вещах.

Но сегодня Ариана не смогла удержаться. Ведь она уже совсем взрослая, не станет же мать снова бить ее по губам?

— Матушка, — после долгих колебаний решилась Ариана. — Только не сердись, пожалуйста.

— Чего тебе? — мать оторвалась от стряпни и обернулась.

— У нас ведь вместо отца невесты будет дядюшка Эстрабу, да?

— Что ты спрашиваешь всякие глупости? Ты же знаешь, что да.

— А сам он — где? — краснея, пролепетала Ариана.

— Кто? — не поняла вопроса мать.

— Ну… отец невесты.

— Ах, вон ты о чем, — мать снова отвернулась, вытирая руки о передник. — Я не знаю.

— А кто он был? Он умер?

— Я не знаю. Надеюсь, что нет.

— Он был бригандом?*

[*Разбойником]

— Бригандом? С чего ты взяла? Нет, он был… кем-то вроде церковника.

— Церковника? — округлила глаза Ариана. — Он был из… из «добрых христиан»?

— Не произноси больше этих слов, если не хочешь оказаться на костре! — мать с грохотом бросила глиняную миску на стол. Затем, смягчившись, добавила: — Нет, из обычных церковников. По крайней мере, одет он был как они.

— А где он жил? Или живет?

— Говорю тебе: я не знаю. Он был не из наших мест.

— Он что, был франсиманом?*

— Нет, скорее алеманом.** Он говорил на совсем чужом языке.

[*Жителем северных земель Франции]

[**Немцем]

— А как же вы разговаривали? — удивилась Ариана.

— Мы не разговаривали… — задумалась на миг мать. — И отстань уже от меня со своими расспросами! Иди лучше платье надень, скоро гости придут.

Свадебное платье, которое уже сегодня вечером станет просто воскресным, стоило поистине невообразимых денег. Но оно того стоило, думала Ариана, доставая ярко-синеекотарди из деревянного сундука, обглоданного по углам крысами. По центру платья вилась замысловатая вышивка золотой нитью, укороченные рукава с типпетами — длинными свисающими лентами — заканчивались фестонами в форме листьев фигового дерева. Спереди платье было сшито так хитро, что делало грудь выше и пышнее на вид. Ариана долго упрашивала швею сделать именно так: ведь ее собственная грудь всегда казалась ей неказистой. Разубедить ее в этом не могли ни мать, ни швея, ни даже дядюшка Эстрабу.

Мать помогла затянуть шнуровку на спине. Ариана повернулась в одну сторону, в другую. Широкая юбка ласково шуршала в такт движениям. Ариане хотелось прыгать от восторга. Платье сидело настолько идеально, словно она родилась в нем. В передней части юбки имелось два отверстия — чтобы, просунув в них руки, можно было приподнять юбку при беге. Ариане тут же захотелось сделать это — чтобы скорее выбежать на улицу, на солнце, в теплое июньское утро; чтобы все увидели ее чудесное преображение.

Но нужно было еще обернуть вокруг талии широкий белый пояс и прикрепить к груди букетик флердоранжа* — символ чистоты и невинности. Пока Ариана возилась с цветками, начали подходить гости. Первым пришел, как водится, шафер Шибале, за ним ввалились еще двое друзей жениха. Принеся с собой большую плетеную бутыль красного вина, заткнутую, вместо пробки, веточкой самшита, они принялись расхаживать по улице перед домом, предлагая редким прохожим выпить за здоровье жениха и невесты.

[*Флердоранж — цветки померанцевого дерева]

В саду под яблонями дядюшка Эстрабу мастерил свадебный стол, уложив на козлы грубо очищенные доски. Вскоре подошел Жанте, неся с собой две стеатитовые чарки, большую фаянсовую пиалу и какую-то круглую берестяную коробку. Ариана тут же принялась выпытывать у него, что там, в этой коробке; поначалу жених крепился, но вскоре не выдержал и открыл крышку. Внутри были ягоды — те, которые Ариана раньше видела только на столах богачей, да и то мельком. Красная смородина, самая настоящая!

Между тем, пора было садиться за стол. Первым блюдом шла мясная похлебка, после нее — поджаренные на вертеле садовые овсянки, поданные на деревянных траншуарах и обложенные кусками зачерствевшего хлеба, чтобы масло и жир не стекали с краев. Гости, как обычно, ели по двое с одного траншуара. В завершение трапезы принесли миски с полевой земляникой и раздобытой Жанте смородиной.

После застолья гости, вставая из-за стола, подходили к невесте, доставали из карманов монетки, крестили ими лоб невесты, после чего клали их в стоявшую на столе плошку. Затем в доме невесты расстелили на полу белое покрывало. Ариана встала на колени в центре покрывала, и дядюшка Эстрабу, на правах отца, покрыл ее голову венком из флердоранжа. После этого невеста прошла к двери дома, у порога которой был выложен из соломы большой крест. Преклонив колени на крест, Ариана, как того требовала традиция, принялась просить прощения у родственников, друзей и соседей.

Затем все снова вышли наружу. Ариана с тревогой взглянула на небо, неожиданно затянувшееся невесть откуда взявшимися тучами. «Только не дождь!» с испугом подумала она. Ведь дождь в день свадьбы означал, что невеста уже не невинна.

Шибале принес толстую ветку с девятью недозрелыми яблоками и начал раздавать их: первое — жениху, второе — матери Арианы, третье — дружкам жениха, и так далее. Все это сопровождалось распеванием незамысловатой свадебной песни.

Погода тем временем продолжала портиться. Откуда-то налетел неприятный колючий ветер, взбаламутил дорожную пыль, а вскоре закрапали и первые капли дождя. Сначала одна, другая, затем дождь часто и зло застучал по листьям, на глазах превращаясь в настоящий ливень.

Укрываясь от дождя под навесом, Ариана чувствовала, как гости косо переглядываются за ее спиной. Но обиднее всего было видеть взгляд Жанте: холодный, злой и недоверчивый. Неужели он верит глупым приметам больше, чем ей? Ведь он же сам сможет во всем убедиться сегодня ночью. И все же Жанте смотрел на нее так, как будто она только что опозорила его перед людьми.