Мария Капшина - О верности крыс

— У нас разные представления о приличных людях, — отрезала Тидзо и повернулась уходить.

— К тебе больше, чем на пару слов, ни один человек за сегодня не подошёл, — сказал ей в спину Тедовередж. — Кроме ол Каехо и его сына. Ты хоть понимаешь, как приятельские отношения с ол Каехо выглядят в глазах света?

Тидзо обернулась, посмотрела на отца через плечо, и усмехнулась.

— Плевала я на твой свет с его воображением и одной темой для сплетен на все века.

— В том и беда, что плюёшь.

Тидзо повернулась лицом и чуть наклонила голову, разглядывая отца с то ли задумчивостью, то ли любопытством на лице.

— Пап, — сказала она. — К тебе сегодня вообще ни один человек не подошёл. Пара банкиров, пара советников и несколько прикормленных стукачей. И, по-моему, не затем, чтобы дружески пообщаться.

Она снова отвернулась и быстро пошла прочь, не реагируя на окрик. Назавтра уехала в Сойге, не пробыв в Рааде и десяти дней, и не спросив разрешения на отъезд.

Четырнадцать лет назад, когда Мише забеременела, Кир неожиданно сильно обрадовался будущему ребёнку. Но роды проходили очень тяжело, в тяжёлом воздухе натопленных комнат висели осторожные намёки, что Мише, может быть, спасти и не удастся. Под вечер Кирой догадался послать за ол Кеуно, которая приехала сразу, обругала всех и выгнала Кира и половину прислуги из комнат Мише. Там что-то происходило всю ночь, и ещё день, а Кир не находил себе места, меряя шагами Ивовый дом, и упорно обходя стороной восточное крыло, куда вдруг переместился центр домашней жизни. Потом, зайдя в комнату, Кирой едва глянул на ребёнка — краснолицая, сморщенная обезьянка, лысая, — сразу присев рядом с кроватью жены. Мише выглядела немногим лучше ребёнка, совсем измученная и нездорово бледная. Она слабо улыбнулась, когда Кир взял её руку, и так и заснула. Кир заснул бы рядом, но ол Кеуно его снова выпроводила. Вышла с ним вместе.

— Идите спать и не переживайте, — сказала лекарка так тихо, будто боялась разбудить кого-то, спящего рядом, прямо в коридоре под дверью. Кир глянул на неё — на прозрачное лицо с тяжёлыми веками и мешками под глазами, с нервным тонким ртом, и подумал одновременно, что ол Кеуно, вообще-то, должна бы быть ровесницей его жены, а выглядит гораздо старше; и что лекарка устала чуть ли не больше Мише.

— Девочка у вас здоровая, и с Кошкой тоже всё в порядке будет, — таким же бесцветным голосом продолжала ол Кеуно. — Только… — она замялась, глянула Киру в лицо и снова опустила глаза куда-то вбок. — Детей у неё больше не будет.

Потом она ушла, бесшумным призраком, по щиколотку в ворсе ковра. Кир постоял-постоял и пошёл к себе. Думать над услышанным он начал парой дней позже, когда в дом уже приглашали священника из храма Тиарсе, чтобы сморщенной красномордой обезьянке дать человеческое имя. Один ребёнок — это не дело. Разумный человек в Дазаране взял бы другую жену или двух, и лет через пять детей был бы уже десяток. Ребёнок не должен расти в одиночку, добром это не кончится. Не кончилось. Если бы девочку воспитывали по имперским обычаям, это уже было бы достаточно плохо, но девочку не воспитывали вообще, и в итоге в половине столичных домов её принимали только из уважения к родителям, а в другой половине по возможности не принимали вообще. Живи Кир в Дазаране, всё было бы иначе.

Последний раз он был в Дазаране несколько лет назад, на полторы луны. Столицу мало интересовали его отчёты, столица считала имперское направление самым спокойным, и потому сняла с посла обязательство периодически отчитываться лично, разрешив обходиться письмами.

На гражданские идеи Кира Кошка смеялась, что о дазаранских делах он давно уже знает только с чужих слов, и неизвестно ещё, лучше или хуже Кошки. "Ты давно уже имперец, Кир, кого ты обманываешь? Ты что, ещё помнишь улицы Зегере?" Кир помнил… помнил, но не запахами и не образами, а словами, словно кто-то когда-то рассказывал ему о далёкой странной стране. Помнил по собственным рассказам о давно выцветших воспоминаниях. Кошке он в этом не признавался, но та в признаниях и не нуждалась. Она знала, что Кир и так половину детства провёл в Империи. А после — после смерти отца — в Дазаран наведывался только по своим посольским делам и ненадолго. И не тосковал по родине, давно уже. Привычно про себя ругал имперские обычаи в сравнении с дазаранскими, но по совести говоря, не знал, сумеет ли вписаться обратно в традиционную, правильную жизнь после стольких лет жизни среди северян. Кошка была уверена, что нет. И была уверена, что его работа сама по себе неконструктивна: "От тебя же никакой пользы нет, только вред." Кир полагал, что вред для Империи оборачивается пользой для Дазарана, пусть лучше северяне отвлекаются на внутренние проблемы, чем на юг. Кошка смеялась и вспоминала пословицу: "Захотел мужик жить богаче соседа и поджёг соседский амбар".

Астаре

2292 год, 1 луна, неделя костров

Кейб

В Кейб в середине зимы Аста занесло потому, что Тасве, Унвай и увязавшийся за ними Керт ещё осенью ушли под Иходжу со стадами, а остальным дядьям и так было чем заняться, кроме как договариваться с городскими скупщиками о цене на шерсть на следующий сезон. К тому же, торговался Астаре лучше них. И, что важнее, лучше большинства скупщиков.

Настроение у него на обратной дороге было, несмотря на успех, отвратительным. Атка продолжала при всяком удобном случае прятаться от мира по углам с книгами, и не нужно было ходить к храмовым предсказателям, чтоб понять, откуда она эти книги берёт и с кем потом обсуждает. И это Асту всё больше и больше не нравилось, ещё и потому, что отцу он про её привычку по-прежнему не говорил, хотя надо было, с самого начала. Это во-первых. А во-вторых, Птица опять была в Сойге, Аст чуть с ней не встретился на мосту возле замка — и обнаружил, что ничуть не успокоился за последнее время. На Вена и Птицу он был по-прежнему зол, сильно. На Птицу сильней. Сана как-то заметил, что злиться на них глупо, потому что никто не выбирает, в какой семье родиться. Аст огрызнулся, что злится не на родовитость, а на враньё, но в глубине души он знал, что проблема в другом.

Это другое он начал замечать уже давно, но одно дело, когда на запруде засматриваешься на помощницу сокольничего, и совсем другое — когда на о-Кайле. Второе пахло нехорошо, сырым подвалом и солёными плетьми, и Астаре потому разозлился страшно, он бы с кулаками кинулся на кого-нибудь в каагской библиотеке, ещё бы чуть…

Аст сжал колени, Свист поднялся в ленивую рысцу шагов на десять и снова пошёл шагом.

Злиться, вроде бы, не на кого, правильно мелкий говорит, но всё равно ж злишься. Потому и поспешил уйти… Хорошо хоть, град уже кончился, вымокли всё равно до нитки, но тащить остальных, и Атку в том числе, через град до самого Ревеня — это как-то неправильно.