Елена Прудникова - Мост через огненную реку

– А твои? Ты прости, но я… – Бейсингем замолчал. Трудно задавать такие вопросы, но ему хотелось знать, уцелел ли кто-нибудь из тех четверых детишек, которыми сотник так гордился.

– Мои спаслись. Да мы, можно сказать, вовсе легко отделались. Батя у нас погиб… Они с братьями табун из огня выводили, у него лошадь споткнулась, и кони его затоптали… Да у Габи жена с сынишкой… А мои все целы. Девчонка старшая умерла, но это уже потом было…

Квентин не говорил, а ронял фразы, словно нехотя, через силу.

– Разве степной пожар так страшен? – спросил Гален. – Трава ведь большого жара не дает, это же не дерево… Разве что идет быстро…

– Смотря какая трава. У нас бывает, что взрослому мужику по грудь вымахивает. Ну, а на пастбищах так и есть, там огонь не опасный, другое плохо: кони со страху бесятся. Бегут, куда придется, не разбирая дороги, друг друга топчут. А если два табуна столкнутся, – страшное дело. Я как-то раз попал в грозу между двумя табунами – до сих пор не знаю, как жив остался. А так прорваться можно. Батя наш как увидел, что и спереди, и сзади горит, погнал коней прямо на огонь. Ничего, прошли, передние только ноги пообжигали, кое-кого пришлось прикончить, но табун цел остался…

Он снова глотнул агары, помолчал. Энтони и Теодор тоже притихли.

– Только ведь поселки-то у нас не в степи, – продолжал пограничник. – Одно только название, что степные. Они ближе к горам, там и прохладнее, и речек больше, мы возле речек селимся. Лес не лес, а вроде того – кусты, деревья, трава высокая… Там если загорится, то жар большой вымахнет, одно спасение – на коней да к горам, за дорогу, или в степь. А в этот раз отовсюду огонь шел: с гор, со степи – кругом, да еще ночью. Мужики с табунами, что были на пастбищах, те прорывались, а бабы с детишками… – он замолчал и махнул рукой.

– Но ведь твои-то спаслись? – спросил Теодор. – Значит, можно было?

– В речке отсиделись. Речка у нас мелкая, но есть места и поглубже. И не очень узкая – это главное. Когда все началось, то первыми лошади беситься стали, те, которые в поселке были. Их по-летнему времени во дворах держали. Они как огонь почуяли, так взбесились и ускакали – пока в домах проснулись, пока сообразили, как да что… Да и разве может баба испуганную лошадь удержать, тем более за недоуздок? А у нас была старая вьючная кобыла – я уж прибить ее думал – так она ограду не смогла перескочить. Моя жена и сообразила: голову ей обмотала холстиной и загнала в речку, на глубину – самой по плечи, кобыле по холку – а детишек сверху посадила. Жена ее за уздечку держит да детей сверху водой поливает. Если б не кобыла… Разве можно одной бабе четверых детишек на себе продержать столько времени? Так и спаслись все: мои и соседка со своими двумя… Дочка, правда, простыла…

– А ты-то где был? – нетерпеливо спросил Теодор.

– Мы в Трогармарк ходили, на осеннюю ярмарку, коней продавать. Возвращаемся обратно, глядим – что-то дымно. Мы к броду, а на той стороне все черно. Я Лориану крикнул, чтобы он к табуну ехал, посмотреть, что с батей и братьями, и к своему поселку помчался, а Габриэль – к своему. Смотрю, и Лориан за ним рванул. Решил, что не расслышал он меня, а оказалось, дело в другом…

– Неужели в его девушке, Квентин? – в волнении спросил Энтони. – Кто она?

– Да если бы это девушка была! Никакая она не девушка, а чужая жена. Потому он и не рассказывал ничего. И не какая-нибудь беднячка, а сноха атамана. Правда, соседней станицы атаман, не нашей, и то хорошо… Лори потом уже рассказал мне, что хотел осенней ярмарки дождаться, забрать свою часть выручки, да еще доля от ваших пятисот фунтов у него нетронутой лежала, – взять свою зазнобу, да и рвануть через горы в Мойзельберг. Ищи его там… Если бы все было так, как он задумал, сидели бы голубки сейчас в гнездышке и горя не знали. Станицы-то у нас на трогарском берегу, до них огонь не добрался. Но вышло по-другому… Мойзель задумался и вздохнул.

– Вот ведь стервец какой! И с самого детства с ним так – никому ничего не скажет, а такую шкоду удумает, что соседям потом в глаза взглянуть совестно.

– А мне казалось, он тихий… – удивился Энтони. Гален хмыкнул. Квентин слегка усмехнулся:

– Вы, ваша светлость, тоже тихий… Ну так вот… Что у него вышло – это мне уже Габриэль потом рассказал. Когда стражу разогнали, Габи пошел к тестю. Его с таким расчетом и женили, чтобы он в семью жены ушел, потому что там всего один сын был. Он и приданого не получил, вместо того дал ему тесть сыновнюю долю… Поселок их далеко от нас, почти день пути, а табун ближе стоял. И как-то в августе, в середине, заявился к нему среди ночи Лори. Одежда порвана, кулаки ободраны в кровь, сам, как зверь, зубы скалит, только что не рычит… Конь стоит, шатается, а на коне – баба, и тоже в синяках. Толком он ничего не рассказал, но не иначе, как муж решил поучить его красавицу, а Лори увидел…

Им бы сразу тогда уйти, да до ярмарки всего ничего оставалось, меньше месяца, обидно выручку-то упускать. Мы с войны три десятка коней пригнали, ходили они у нас в общем табуне. На новом месте, да с молодой женой, ни одна денежка лишней не будет. А куда бабу до того времени девать? Домой не повезешь, мать даже на крыльцо не пустит. К нам тоже нельзя…

– Неужели брату не помог бы? – вскинул на него глаза Гален.

– Да помог бы, конечно, – вздохнул сотник. – Плеткой бы исхлестал, а потом помог. Только поселок у нас большой, от станицы близко – не спрячешься. А коли узнают, без всяких судов обойдутся: пару сотен плетей ему всыплют, обдерут спину до костей, а бабу обратно отвезут. Он и повез ее к Габи. Они с детства дружны были, знал, что брат не выдаст. Собой прикроет, а не выдаст…

Придумали парни, что сказать: мол, это их сестра двоюродная, муж ее спьяну убить хотел, а брат, значит, отбил. Габи попросил тестя: пусть поживет пока… Тот головой покачал, но позволил. Отвезли ее в поселок. А они жили совсем рядом с горами, там волки пошаливали, так поселок был частоколом окружен, а за ним еще и терновой изгородью. И все вокруг молодым лесом заросло. Август без дождей стоял, высохло все, полыхнуло мигом, да еще ночью. Из того поселка мало кто спасся…

Ну так вот… а я-то всего этого не знал. Только подивился, с чего это Лори за братом рванул – да мне, по правде сказать, не до них было. Съездил я к своим, отвез их к матери в станицу, потом к табуну наведался, его за Сану отогнали, вернулся – а их нет. Ни того, ни другого. А уж четвертый день пошел. Взял я хлеба с собой и поехал. Приезжаю, смотрю – черное поле, сколько глаз хватает, а на нем от молодняка палки обугленные торчат, как зубы у нищего. От поселка одни головешки остались, и никого – ни человека, ни собаки, даже ворон, и тех нет. И эти двое сидят – морды черные, одежда черная, кони, и те черные, жмутся к ним, как собаки, перед конями ветки навалены с листьями. Мелкий лес, он весь сгорел, а большие деревья, те, что отдельно стояли – они только снизу обгорели, а наверху зеленые. Так парни на дерево залезут, веток этих нарубят и коней кормят. А сами сидят, ждут…