Елена Прудникова - Мост через огненную реку

Терри спал крепко, как младенец, – впервые за все эти дни. А вот Бейсингему не спалось. Он лежал, смотрел в звездное майское небо. «Главное – открыть сердце тьме», – вспоминал он. А черные мессы, получается, можно и не служить? Ну, Алан, вот это философия!

– Очень умный мальчик, – послышался рядом с ним чей-то голос. – Далеко пойдет. Как он сразу самую суть ухватил… Это и в самом деле главное. То, чего Хозяин Тьмы от всех и добивается. А как – то ли ты магистр высшего круга, то ли просто козлик – значения не имеет. В этом смысле у него все равны…

Энтони повернул голову – на пеньке, том самом, на который они перед сном поставили кружки с вином, теперь сидел человек. Он быт в старомодной кирасе, без наплечников, из-под металлического панциря торчали полосатые зелено-белые рукава, левый порван и перемазан засохшей кровью. На поясе – меч в ножнах, шлем лежит рядом. Длинные, ниже плеч, русые волосы, не мытые, наверное, месяца два, слегка завиваются на концах, небольшая бородка растрепана.

«Караульным завтра головы поотрываю, – лениво подумал Бейсингем. – Шляется по лагерю кто попало…»

Впрочем, где-то Энтони видел этого человека – но где? А, ладно, если он полезет за своим мечом, его можно десять раз успеть подстрелить. Раз не спится, почему бы и не поболтать?

– Хозяин Тьмы? – переспросил Энтони. – Это что-то новенькое. До сих пор он быт Хозяином этого мира.

– А с какой стати ему в нашем мире хозяйничать? Кто позволит? Сам подумай: быт бы он тут господином, разве стал бы соблазнять, обманывать, нашептывать в уши? Пришел бы и взял, по праву сеньора. А он украдкой, как ночной воришка… Ну, правда, наворовал много, что есть, то есть…

«Мне только философии ночью не хватало! – поморщился Энтони. – А впрочем, когда и философствовать, если не во время бессонницы? Где же я все-таки его видел?»

– В монастыре, – снова заговорил ночной гость. – Ну, вспомнил? Гляди…

Энтони увидел монастырь, кабинет настоятеля, в углу, над столом – образ. Да, то же лицо, только моложе. Там быт старик, а этот – чуть постарше его самого.

– Ты же быт монахом, – растерянно сказал он.

– Да, в старости! – согласно кивнул Святой Ульрих. – А в твои годы я командовал полком кирасир. В сорок лет получил мечом по ноге. Меч быт хороший, а доспех не очень – поножь напополам, кость тоже. Нога, к счастью, осталась при мне, но со службой пришлось распрощаться. А куда идти? Денег нет, земли тоже нет, осталось только податься в монахи… Кое-что я за время службы скопил, да герцог наш при прощании сотню фунтов дал – наши фунты были подороже нынешних. Как раз хватило на пожертвование в хороший монастырь, а то пришлось бы в какой-нибудь глухомани лет десять послушником дрова колоть…

– Выходит, и в церкви не все так благолепно?

– А где все благолепно, милорд? Везде люди, а где люди, там и их неотъемлемые свойства.

– Скажи, ты в самом деле пожар остановил?

Энтони подумал, что не следовало бы ему обращаться к святому на «ты». Но говорить «вы» кирасирскому полковнику, который держится с ним по-простому язык не поворачивался.

– Ничего, ничего, – ободряюще сказал тот. – Я затем к тебе в таком виде и пришел, чтобы ничто между нами не стояло. А что касается пожара – да, остановил. Так ведь и ты его тоже остановил, и никто этому не удивляется.

– Я это сделал вполне по-земному.

– И я по-земному. На земле иначе и нельзя. Мне тогда за восемьдесят было, я уже многое мог. Исцелял, судьбы людские видел… Но огонь остановить – это покруче будет. Не думал я, что такая штука у меня получится. Тут ведь как в бою, главное – уверенность в победе. А я совсем не уверен был, когда к огню вышел, просто ничего другого не оставалось, а гореть, знаешь ли, не хочется, ни самому, ни чтоб другие… Не думал, что получится – однако получилось.

Энтони заметил, что спящий лагерь молчит – ни одна лошадь не всхрапнет, ни один листок не шелохнется, – и решил, что он все же спит.

– Спишь, спишь… – подтвердил ночной гость. – Кстати, ты ведь тоже, когда в монастырь пошел, думал, что на смерть идешь. А что вышло?

– Настоятель это тоже чудом назвал, – усмехнулся Энтони.

– Чудеса, они разные бывают, – задумчиво сказал Святой Ульрих. – Все подсчитать – столько наберется… Если бы еще люди вразумлялись чудом. А они не вразумляются, даже явным и бесспорным.

– Ну… – с сомнением протянул Энтони. – Если бы увидеть настоящее чудо…

– А то ты их не видел! Видел, и сваливал все на естественные причины. Если человек не хочет что-то признавать, так он ни глазам, ни ушам, ни пальцам своим не поверит. Ты не хочешь признать, что Бог существует, и никаким чудом тебя не вразумишь. Потому что дело не в чуде, а в душе человеческой.

– А что я такого видел, чего нельзя объяснить…

– …незримыми соответствиями слова и мира, или магнетизмом, например, или магией. Если захотеть, все можно, и ты, что бы ни увидел, и дальше будешь таким же образом объяснять.

– Хочешь, договор заключим? – вспыхнул Энтони. – Я тебе обещаю… клянусь, что если увижу чудо… бесспорное, как ты говоришь, то поверю в вашего Бога. Договорились?

– Вера – это состояние души… – вздохнув, сказал Святой Ульрих. – Как ты можешь заставить свою душу испытывать то или иное состояние?

– Ладно, давай проще. Я обещаю делать все, что положено верующему. В церковь там ходить, молиться. В общем, сделаю, что смогу. У попов тоже у многих состояние души, знаешь ли…

– Знаю… – снова вздохнул Святой Ульрих. – Они ведь тоже люди. Хорошо, считай, что мы договорились. Если тебе понадобится чудо, настоящее… можешь меня попросить. Но помни: ты обещал…

«Ну все, дошел до последнего бастиона, – подумал Энтони. – Мало того, что наяву сумасшедший, так теперь еще и во сне богословские разговоры веду…»

– Да не сумасшедший ты… – нетерпеливо мотнул головой Ульрих. – Это с тобой Хозяин Тьмы разговаривает. В мое время любой младенец это понял бы и в церковь побежал, исповедоваться.

– Выходит, и я открыт сердце тьме? Как же Алан этого не почувствовал, если он такой умный…

– В том-то и дело, что не открыт. Оттого враг так и бесится. Крутится вокруг тебя, соблазняет, и грехов на тебе столько, что самого уже из-под них не видно, – а доступа к твоему сердцу у него нет.

– Знаешь, я сейчас лопну от гордости! Мало того, что я такой великий военачальник и спаситель отечества, так еще и с нечистым могу побороться один на один. Перехвалить не боишься?

– А я разве хвалю? Просто он не понимает, как ты устроен. Он живет разумом, а ты поэт. Он все объяснит, докажет, по полочкам разложит, а все равно предусмотреть то, что тебе в голову придет, не сумеет, потому что к разуму это не имеет ни малейшего отношения. Он тебе корону предлагает, а ты швыряешь ее в угол и летишь спасать какого-то цыгана, с которым сам же все время и мучаешься. Где ж ему понять тебя, такого загадочного…