Наследник Агонии - Евгений Альтмайер
– Тебя послушать, так все Альварес…
– Все. – Отрезала эльфийка. – Разумеется, было среди них немало тех, кто сжег себя в погоне за бестолковыми страстями, взяв из крови Агонии лишь бесконечную похоть. Иные, подобно отцу твоего друга, знают чуть больше и пытаются бороться с струящейся внутри скверной. Некоторым даже повезло прожить жизнь, похожую на человеческую. Твой друг – не из их числа.
– Я помогу ему. – Твердо ответил Родриго. – Вместе мы…
– Ты, кажется, так и не понял меня, человек. – Жестко перебила его эльфийка. – Он пошлет тебя в бездну вместе с твоей помощью. Каждый новый день он будет взывать к тьме, что клокочет в его крови – и тьма будет отзываться. Побежишь следом – сгинешь на тех путях, где он будет себя чувствовать, как дома. Можно спасти человека от монстра или злодея. Но не от самого себя.
– Я не верю тебе, ведьма.
Эльфийка в ответ лишь весело усмехнулась.
– Ну разумеется. Кто же поверит фрейлине Вероломной? Когда-то я, подобно тебе, ступила на темный путь, движимая глупой самоотверженностью и благородными порывами. Если желаешь повторить мою глупость – помни, твоя участь может оказаться и куда страшнее той, что ждала меня.
Родриго вздрогнул. В мелодичном голосе неожиданно просквозила неизбывная волчья тоска.
– Прими последний совет, воин. Не рассказывай ему о нашем разговоре. Поверь, вам обоим так будет легче.
– Он сам спросит…
– Не спросит. Он никогда не заговорит об этой ночи. И уйдет от расспросов, если тебе достанет глупости их начать. Он мог быть замечательным другом, человек. Но теперь его ждут другие пути. Пути, на которых тебе места нет. Прощай.
Родриго порывался спросить еще что-то. Не успел: в лицо ударил показавшийся ослепительным первый луч встающего солнца. Лес вокруг наполняется привычными утренними звуками. Уханье сов и волчий вой сменились пением жаворонков.
Рафаэль давным-давно потерял всякие ориентиры – если предположить, что они вообще у него были. Разум требует остановиться и дождаться рассвета, но что-то заставляет идти вперед – навстречу окружившему мраку.
Тяжелое уханье. На головокружительной высоте сверкнули круглые глаза. Здоровенный филин, нахохлившись, смотрит на человека, неспешно бредущего неведомо куда сквозь ночное царство.
Где-то, на самой грани сознания, беспокойно возится малообъяснимая досада. Досада, с которой Рафаэль слишком свыкся, чтобы обращать на нее внимание. Однако, этой ночью что-то изменилось – словно сгустившаяся вокруг тьма разбередила старый гнев. Гнев участью, предопределенной ему собственным отцом.
Сеньор Мигель, сославший сына в Замок Фей вскоре после его рождения, изъявил свою властную волю предельно ясно. Его сын властен быть бретером и укладывать на дуэлях благородных дворян хоть штабелями. Или проводить время в женских объятьях, не пропуская ни одной юбки. Быть искусным воином, дипломатом, искать триумфов в военной службе или впустую просаживать состояния в карты.
Одного не потерпит отец от сына, без вины наказанного ссылкой в провинциальное захолустье: никогда ему не дано коснуться потайной стороны мира – и горе тому, кто решится снять печать с непреклонного запрета. Запрета, который равно ревностно блюдет ненавидящий магию дядя Мартин и члены магической гильдии, страшащиеся гнева влиятельного столичного вельможи.
Небо Благое свидетель, многим такая жизнь покажется пределом мечтаний. Многим – но сам Рафаэль всегда воспринимал выпавший ему жребий узилищем. Которое, хоть и не лишенное комфорта, оставалось темницей, из которой он рвался наружу. Рвался, натыкаясь на бесконечные стены запретов – чтобы в определенный миг привыкнуть к недоступности сокрытого знания. Начать тонуть в вязкой трясине будней, медленно погружаясь в бесконечную вереницу попоек и амурных похождений.
Но эта ночь сорвала укутавшее разум зыбкое марево – и старая страсть вспыхнула с новой силой. И ощущение бессилия перед воздвигнутой отцом стеной пробуждает лютую, безнадежную ярость.
А то неведомое, о котором Рафаэль грезил, откровенно издевается, швыряя его, словно бессильную щепку по ночному лесу. Наверное, сам виноват: ни к чему было болтать такой вздор о Вероломной. Глупо было бы ожидать от богини ночи чего-то кроме самого черного юмора, какой только можно представить.
Тихо пробормотав под нос очередное проклятье – не то в адрес отца, без объяснений запершего его в этой темнице, не то собственной же глупости – побрел вперед, осторожно ступая по усыпанной хвоей земле. За последние десять минут он несколько раз споткнулся о выпирающие из земли корни и лишь чудом остался стоять на ногах. Вот будет смех, если в этой темноте он свалится в какой-нибудь овраг…
И, все-таки, что-то заставляет идти вперед. Как будто пробудившийся этой ночью дремучий инстинкт неведомым образом ощущает впереди некую цель. Цель, к которой стоит рваться, несмотря ни на что. И чем дальше он бредет сквозь ночную тьму и глухие совиные крики, тем яростнее пылает бегущее по крови адское пламя, от которого по всему телу расходятся волны мучительной боли. Боли, отчего-то сопряженной с иссушающим душу возбуждением.
Он совсем потерял счет времени, когда увидел гибкий женский силуэт, облитый льющимся с неба ослепительным лунным светом. Изящная, словно прекрасная мраморная статуя, незнакомка сидит на поваленном дереве на краю заполненного бездонной тьмой оврага. Волна невероятной длины темных волос рассыпалась по черному шелку облегающего платья.
Неужели та самая хозяйка, об утрате которой так стенала оставшаяся позади полузабытая старуха?
Рафаэль застыл на месте, словно пораженный молнией. Наверное, это ужасно глупо: стоять посреди ночного леса, любуясь заблудившейся в лесу девушкой. Однако, в чарующем облике скрыто что-то такое, что заставляет окаменеть в немом восхищении.
Незнакомка медленно повернула голову. В ночном мраке огромные глаза кажутся бездонными провалами, заполненными бесконечной и бескрайней тьмой.
Глава 5
Черноокая красавица молча взирает на вышедшего из ночной тьмы юношу. Разве заблудившаяся в диком ночном лесу изнеженная аристократка не должна сходить с ума от ужаса посреди пугающего царства мрака и волчьего воя? Вот только на прекрасном лице не видно ни капли страха. Лишь надменное снисходительное ожидание.
В сознании шевельнулось что-то растерянное. Каков вообще был шанс,
