Песнь копья (СИ) - Крымов Илья Олегович

— В следующий раз, когда поднимешь на меня руку, я вырву её с корнем, маленькая злобная куница.

Он сложил пальцы левой руки щепотью и ударил Улве в верх живота, а потом просто отпустил. Орийка упала, скрючилась на земляном полу, содрогаясь от спазмов. Её вырвало. Тёмный человек поставил сапог на голову бессильной и беззащитной жертвы, чувствуя на себе взгляды. Обождал немного.

— Что? Никто не посмеет? — спросил он, оглядываясь. — Никто не поможет ей? Ни вы, храбрые хирдквинне, ни вы, могучие шаманки? Нет? И правильно! Потому что я сжёг Кнуда Косолапого со всем его хирдом и вас сожгу тоже! Потому что я пожёг вашу наставницу, Бергдис и Хейдрун, а вас самих превращу в пепел, посмейте только обратиться к ветрам Астрала! Помните? Несомненно, помните, жалкие вы бледные сельди! Что же до тебя, Куница, не будь ты моей плотью и кровью, раздавил бы!

Он убрал ногу и зашагал к распахнутым дверям.

— Оби! Наведи здесь порядок и возвращайся домой без промедления!

Вскоре седовласый поднялся в седло торгаста и исчез в ночном небе, а его ученик бросился к полуживой Улве с целительными чарами, пульсировавшими на кончиках пальцев. Йофрид тоже бросилась к ней, приподняла голову, заботливо убрала волосы.

— Не пытайся говорить, сейчас я всё поправлю, — бормотал юный целитель, забирая боль себе, — сейчас-сейчас…

— Что он сказал? — едва слышно, задыхаясь и вздрагивая от спазмов, шептала Улва. — Я неправильно… что он сказал?

— Это был твой отец, — заставляя себя неимоверным усилием, ответила ей Йофрид, — твой настоящий отец, дочка.

Вернувшись в усадьбу, Майрон швырнул свой плащ прямо в прихожей и из внутреннего кармана с недовольным мяуканьем выбрался Лаухальганда.

Рив отхлебнул из фляжки, пометался по дому, потом вышел во двор и отправился к поленнице. В нём бурлило слишком много силы и гнева, кровь жгла вены, в животе клокотал вулкан и давление стискивало виски до хруста, било по затылку.

Он хотел кричать, и он кричал, ревел зверем, выдыхая молочно-белый пар, словно на морозе. Поставленные на колоду поленья разлетались от ударов ладони, а когда они перевелись, рив обрушился на стену кузницы и раздробил несколько камней в щебёнку. Ему было так невыносимо тяжело, что руки сами тянулись к голове с неясным противоестественным желанием порвать кожу, продавить кости черепа и сжать мозг.

Майрон бушевал почти час, пока самую малость не успокоился и не уселся на пороге дома с трубкой в зубах. Он запустил пальцы в растрепавшиеся волосы, вдыхал пряный дым и размышлял о том, что чуть не убил собственное дитя. Ведь мог это сделать, чуть нажать и прервать жизнь, которая внезапно оказалась ценнее сотен, тысяч, десятков тысяч иных. Ярость едва не ослепила его, едва не лишила всякого самообладание. Подумать только, она хотела отравить его, а потом ещё и голову снести попыталась, эта маленькая дрянь… до чего же упорная!

Он хмыкнул, выпуская дым через ноздри.

Второй торгаст возвращался домой, он совершил над усадьбой круг прежде чем опуститься и пройтись изящно по двору. Седло покинул не Обадайя, но Йофрид. Конани покачнулась, вернувшись на твёрдую землю, оттянула шарф, который защищал её горло и лицо от ледяного ветра вышины и пошла к дому.

— Она оправится? — спросил Майрон.

— Она сильнее всех, кого я знаю, небольшая взбучка ей нипочём.

— Обадайя?

— …Рядом. Отказался уходить.

— И ты пришла рассказать мне об этом. Как хорошо. А то я разволновался бы и вернулся.

Северянка рассматривала лицо, на котором узнавались только глаза, жёлтые, с узкими вертикальными зрачками. Некогда чёрные волосы мужчины стали совсем белыми, разве что одинокая тёмная прядь осталась над лбом. Прежде он был заметно меньше, уже в плечах… хотя, в этом она не была уверена.

— Ты можешь сбросить эти чары и показать своё настоящее лицо?

Майрон рассмеялся тихо:

— Это настоящее лицо. Не нравится?

— Хорошее. Сильное, — ответила Йофрид, — но прежнее было красивее.

— Прежнее ушло вместе с тем, кому принадлежало. Это лицо — моё.

— Ушло вместе с… не понимаю.

Вздох.

— Пятнадцать лет прошло, Йофрид. Тот, кого ты знала, мёртв. Я убил его и занял освободившееся место.

Она сжала и разжала кулаки, зашевелила челюстью из стороны в сторону. Как трудно оказывалось той, что знала лишь сталь и кровь, понимать иных, — знавших власть над стихиями и духами. Волшебники жили в своём мире, посвящали мысли вещам, которые только им были понятны, и говорить с ними было очень тяжело.

— Объясни.

— Изволь. Он был наивен и глуп, — сказал Майрон, поднимаясь на ноги, делая небольшой шаг. — Его наивность и глупость стоили миру многих бед, а исправить всё он не мог. Не мог сделать то, что требовалось. Поэтому отказался от своего имени взял иное. Для магов это всё равно, что стать другим человеком. Отказаться от того, во что ты прежде верил, отринуть границы, которые прежде свято чтил. Он умер, и я занял его место, чтобы исправить его ошибки. Я, Майрон Синда, воевал и убивал… слишком многих. Взвалил на себя непосильную ношу и выгорел изнутри, Йофрид. Я теперь даже не волшебник больше, знаешь? Почти обыкновенный человек.

Его улыбка походила на свежую рану, только истекала она не кровью, а болью.

— Оказалось, что даже исправляя ошибки себя прежнего, я неспособен всё сделать правильно, — только хуже. Мне нужно было убить всего лишь одного человека, моего врага, а я убил и его и десятки тысяч других. Они тоже были моими врагами, но не заслуживали столь ужасной участи… Я так и остался нелепой катастрофой, которая всё вокруг разрушает.

— На Ору доходили обрывки слухов, — призналась конани, — какой-то волшебник перебил целую армию, обратил камнем. Это был ты?

— Три армии, — признался Майрон, глядя опустевшим взглядам куда-то в прошлое. — 2-ю, 5-ю и 6-ю ударные армии Архаддира.

Название чужой страны ни о чём не сказало женщине севера, но она представила три сокрушённые армии, представила без счёту воинов, сражённых магией, и сама словно окаменела от трепета. Разве могли волшебники творить такое? Не боги ли они?

— С тех пор и поселился здесь. Ладосар стал мне домом на много лет, Йофрид, убежищем от правосудия, школой для моего ученика. Никак не мог предвидеть, что когда-нибудь к этим берегам подойдёт твой лодар.

Огненновласая конани неопределённо повела плечами.

— Я тоже давно оставила надежду встретить тебя ещё раз.

Он выдохнул струйку сизого дыма.

— Как ты жила все эти годы?

— Уже рассказывала. Я правила, сварилась с соседями, а потом просто сбежала. Такая у меня вышла славная жизнь.

— Ещё ты стала матерью.

Йофрид чуть отвернулась, скрывая стыд.

— Едва ли. Никогда не было на это времени. Улвой в основном занимался мой муж, пока не помер.

Седовласый хотел промолчать, и даже молчал какое-то время, но потом всё же не выдержал:

— Ты вышла замуж.

— Разумеется! Сразу, как только ты от меня сбежал! — полыхнула очами орийка. — Его звали Тибольг, славный был малый, послушный, тихий, преданный.

Майрон Синда поперхнулся дымом и долго задыхался, пока кашель не переродился в хохот.

— Что?! Мой голем?!

— А что мне оставалось?! — яростно закричала Йофрид. — Ты сбежал, оставив вместо себя живого снеговика! Место конана должно было быть занято, и я поступила ровно так, как ты предложил!

Смех кое-как отпустил.

— Значит, он пригодился? Я рад. Ненавижу делать что-то зря.

— Пригодился, пригодился. Даже лучше, чем ты думаешь. Улва считала его своим отцом и до пяти ни о чём не подозревала. Тибольг всегда был рядом для неё, всегда уделял ей всё своё время, был покорен, предан и заботлив…

С минуту Майрон пытался разобраться, говорила ли женщина искренне, или потешалась над ним. Смахивало на правду.

— Хорошо. А что случилось, когда ей исполнилось пять?

— Споткнулся.

— Ага.

— Упал и перевернул на себя горящую жаровню, почти сразу растаял. Она всё видела. Когда меня позвали, Улва была в истерике, я испугалась, что она померкнет умом, так что пришлось врать как ещё никогда не врала.